Жан Висар - Кот по кличке Мяу. Том II

В одной руке она держала скрипку, в другой – смычек. На фоне несвежей прихожей с выцветшим прошлогодним календарем и с мутным расколотым зеркалом на засаленной стене она смотрелась просто шикарно – как солистка какого ни будь заграничного симфонического оркестра, улыбающаяся вам с лохматой и обшарпанной афишной тумбы из только что наклеенного рекламного плаката.

– А Сережи дома нет, – сказала она чистейшим небесным голоском.

– А мы и не к нему, – быстро сориентировался Гарик, – мы собственно к Вам. Нас пригласили на прослушивание. Так что у нас сегодня в репертуаре – Шопен, Брамс?

– А у вас что сегодня в репертуаре? – улыбнулась малиновая скрипачка, стрельнув глазками и показав влажные белоснежные зубки.

– У нас сегодня в программе – «Агдам», – деловито сказал Гарик, – ля минор в трех частях. Скажите, а вы умеете жарить колбасу? – неожиданно сменил он тему, – видите ли, дело в том, что жареная колбаса с зеленым горошком – наше любимая с Василием закуска в это время дня. Кстати, рекомендую – Василий. Тоже, между прочим, артист – музицирует на органе.

– Неужели? – очень живо удивилась скрипачка, почему-то глядя на мои замызганные ботинки.

– Василий только что прибыл с гастролей, – пояснил Гарик, перехватив ее взгляд. Эдакое турне – по обмену ритуальным опытом. Мы с ним здесь проездом, и прямо с вокзала. Голодны страшно.

Гарика явно несло. Праздник, которого ему так недоставало, разворачивался полным ходом прямо на глазах. Даже я несколько оживился, распрямил плечи, и в соответствии с правилам этикета энергично кивнул незнакомке головой, звякнув «Агдамом».

– Василий, выдайте, пожалуйста, артистке колбасу, и заберите у нее инструмент – приказал Гарик, – мы идем с ней на кухню. Я буду ей ассистировать, а вы Василий, пока изучайте обстановку и разберитесь там с напитками. Позже мы присоединимся к Вам, и будем музицировать, пить и смеяться, как дети.

Вот так я впервые оказался в знаменитой Сережиной квартире. Квартира была маленькая – однокомнатная. Окно с дверью на балкон занимало почти всю наружную стену комнаты. Вдоль боковой стены стоял продавленный и засаленный, когда-то зеленый диван, два таких же несвежих кресла и небольшой шаткий журнальный столик на трех рахитичных ножках. С другой стороны, напротив окна, была встроена мебельная стенка – от стены до стены, со множеством полок и отделений, отгораживающая совсем уж крохотное пространство, но тоже с окном. Узкий проход в эту часть комнаты был завешен толстой зеленой портьерой.

Квартира была угловая, и изначально ее единственная комната имела два окна. Одно из них находилось в самом углу, что как раз и позволяло разделить и так небольшое это пространство на две неравные части. Одну из них – гостиную, я уже описал, а вторая представляла собой даже и не комнату, а одну большую софу, ограниченную стенами. В ее изголовье у окна стоял комод, видимо для постельного белья, а все остальное пространство занимала эта самая софа. Залезать на нее нужно было с торца. Вдоль длинной стены, видимо для создания иллюзии большего пространства, висело огромное зеркало, в котором отражалась вторая такая же софа. Вот и вся обстановка. Правда, если заползти и лечь на эту софу головой к окну, то на противоположной торцевой стене над встроенным гардеробом можно было увидеть довольно больших размеров картину неизвестного художника, но в раме. На картине была изображена страшная и абсолютно мертвая сцена – городской пейзаж. На переднем плане стадион, вернее, только его часть – футбольное поле. За ним на фоне тяжелого свинцового неба скелеты многоэтажных домов, покореженных видимо вследствие ядерного взрыва. У переломленных ударной волной футбольных ворот с прожженной сеткой лежал спущенный футбольный мяч. Все же остальное на этой картине было какое-то изгаженное, разрушенное и полуобгоревшее. Людей на полотне не было. Все они видимо погибли в недавнем катаклизме.

Необычная картина, да и весь остальной интерьер тоже.

Изучив обстановку, я выгрузил на столик в гостиной огнетушители с портвейном, открыл банку с горошком, нашел на одной из полок несколько стаканов и даже одну тарелку, которая почему-то торчала прямо из книжной полки, вставленная между книгами. После чего я включил магнитофон, – он тоже нашелся в одном из отделений этой многофункциональной стенки, сел на диван и стал подыгрывать в такт музыке на скрипке, водя смычком по струнам и извлекая из них кошачьи звуки. Эта обстановка какого-то бесшабашного умиротворения и мои неспешные скрипичные импровизации подействовали на меня успокаивающе. Из кухни слышалось шипение масла, бубнящий бас Гарика, перемежавшийся звонким смехом прекрасной скрипачки. Ни с чем не сравнимый по прелести и насыщенности запах свежезажаренной одесской колбасы медленно наполнял пространство…