Наталья Елгина - Синие брызги

– Проходи, чувствуй себя, как дома, – на его лице читалась обеспокоенность тем, все ли мне у него нравится. Чувствую ли я себя комфортно.

– Вот там ванная – он указал на дверь прямо по коридору, – если нужно будет.

– У тебя замечательно. Все хорошо, – я послала ему ободряющий взгляд и взяла его за руку.

В прихожей ничто не напоминало о том, что здесь живет еще кто-либо, кроме него. Единственное, что выдавало наличие еще жильцов – два легких шарфа, свернутых треугольниками и лежащих на верхней полке в прихожей, а также пара женской обуви, стоящей в открытой обувнице.

Дима отправился на кухню и уже оттуда позвал меня:

– Будешь есть? Есть овощи, осталось картошку пожарить. Поможешь?

В этот момент я почувствовала себя неловко – кулинария не была моим сильным звеном. Но, чтобы не разочаровывать его, я отозвалась:

– Да, конечно. Но… Мне же доделать надо.

– Это быстро. Перекусим и начнем.

Я согласно кивнула и присоединилась к чистке картошки.

Это было так… Мило. Я не могу сказать, что было что-то особенное в таком простом действе, но мне впервые понравилось то, что я делала. Вместе с ним. Мы делали банальные, совершенно простые вещи, но вместе. И именно его присутствие, то, что он находился рядом, то, что я видела его руки, умело орудующие ножом, его внимательный взгляд, который переходил с того, что было у него в руках, на меня, на мое лицо, на мои пальцы, все это, перемежаемое поцелуями, шутками, анекдотами, все эти простые вещи, но рядом с НИМ, наполняли мое сердце радостью. Я понимала, что рядом с ним могла смеяться просто так, по поводу и без повода, но это было так замечательно, так чувственно, что я хотела, чтобы это продолжалось как можно дольше.

Именно он научил меня, что картошку нужно солить только в самом конце, когда ее жаришь, что переворачивать ее нужно не больше четырех раз за все время, потому что именно тогда она будет самой вкусной, поджаристой и хрустящей. Вроде бы такие простые вещи, но… Я впервые ХОТЕЛА научиться этому. Просто готовить так, чтобы это нравилось ЕМУ.

Позже он включил музыку – она мгновенно окутала нас со всех сторон, усадил меня за стол, а сам разложил мои пустые листы на чертежном столе и, что-то без конца подпевая, начал чертить. Мои рамки. Мои нелюбимые рамки для эскизов.

Было около трех часов ночи, когда я, отставив свои, уже готовые эскизы, вернулась к тексту курсовой.

Мы завалились на диван, прихватив с собой учебники и перебивая друг друга, стали пытаться выделить главное из прочитанного. И все ради моего курсового. Дима довольно быстро понял то, что мне было нужно, и с видом знатока уже вполне авторитетно делал выводы, не забывая напоминать мне о том, чтобы я записывала. Мы делали какие-то пометки, смеялись, кидая друг в друга ручки и листы бумаги, дрались за эти несчастные учебники, перетягивая, и чуть не разорвав несколько из них пополам. В конце – концов, совместными усилиями у нас получилось создать нечто почти вменяемое. Почти то, что можно было предъявить всем этим моим строгим педагогам.

В шесть часов утра я окончательно сдалась, рухнув на диван и натянув покрывало под подбородок. Дима лег рядом, поправив и ласково укутав мне ноги. Спать мне оставалось примерно два часа.

Я никогда еще не видела такого восхода. Возможно, я видела рассвет тысячу раз, но такого у меня точно никогда не было. Розовый, нежно-розовый цвет сначала окрасил занавески, потом перешел на чертежный стол, потом окрасил лицо Димы, затем его плечо, его руку, бедро и осветил всю комнату совершенно невероятной фиолетовой дымкой. Музыка, мелодичная, спокойная, которая продолжала всю ночь литься из динамиков делала всю обстановку совершенно фантастической, как будто именно сейчас Клод Моне смешал свою палитру, чтобы запечатлеть тот самый восход, который сделал его в конечном итоге знаменитым и положил начало новому направлению – импрессионизму.

Я смотрела на спящего Диму и думала только об одном.

Я никогда не скажу ему про Марка. Никогда. Так получилось, я так сама захотела. Мое приключение, мой роман, чтобы понять, как это бывает у других. Как это было бы у меня. Три, два, один год назад. У меня не было своей весны. Моей соловьиной песни. Машина времени сделала для меня крюк, петлю, чтобы дать мне шанс почувствовать это.

12.

– Завтра я хотел бы познакомить тебя с мамой и сестрой, – Дима посмотрел на меня и, увидев мое смущение, добавил, – я рассказал о тебе и они хотят познакомиться. Хорошо?