Андрей Волков - Киностудия

– И чем всё кончилась? – спросила гримёр.

– Чем, чем? Эскулапа в КПЗ поместили. Его жену в травматологию, А Шилова в челюстно-лицевую хирургию отправили.

– А жену Шилова? – спросила Людочка.

– А её в Кащенко.

Все дружно захохотали.

– Всем приготовиться, – скомандовал в мегафон режиссёр-постановщик. – Будем снимать.

Гарик поднял глаза на небо.

– О, и впрямь просветлело, – произнёс он.

Киногруппа примолкла. На площадке стало тихо. Да и место для натурной съёмки было выбрано отнюдь не шумное. Конечная автобусная остановка в небольшом, но живописном таёжном посёлке. Деревянные, старинные, но далеко не ветхие дома тянулись далеко вдоль берега большой судоходной реки. Центральная ухабистая дорога делила посёлок на две улицы. Одна из них, там, где намечалась съёмка, называлась Цветочной, другая ближе к водоёму – Речной. Цветочная улица в это время года вполне соответствовала своему названию. За каждым палисадником, за каждой оградой цвели астры, флоксы, георгины. В местных садах разливалось целое царство красок. Здесь можно было увидеть пышные соцветия гортензии, жёлтые лепестки барбариса, лиловый вереск. Имелись экземпляры и покрупнее: сибирский кедр, карельская берёза, карликовые ели, рябины, яблони. Словом, все, чем только могла похвастаться местная флора. Остановка, которую режиссёр выбрал основной декорацией для натурных съёмок, так же не была лишена определённых изысков.

Она представляла собой узорчатую беседку. По краям беседки стояли хлебный и овощной ларёк. Ассистент режиссёра усадила на скамью в беседку массовку и строго настрого предупредила их не смотреть в камеру. Массовка была немногочисленна. Две старушки с полными корзинами яблок, два бородатых геолога с рюкзаками и мальчик с кроликом на руках.

– Актёрам в кадр, – приказал режиссёр.

Гарик направился к тёмно-вишнёвой «ниве», припаркованной неподалёку от остановки. Полина вышла из режиссёрской «волги» и прямиком прошла к автобусной остановке. Ассистент оператора попросил её встать прямо и стал мерить прибором свет. «Чуть левее, говорил он, а теперь немного назад». Полина, молча, выполняла. Она была одета в синий джинсовый костюм, по моде тех лет, обута в белые кроссовки.

– Реквизит актрисе! – распорядился режиссёр.

Из киношной толпы отделилась немолодая женщина с увесистой дорожной сумкой. Она несла ее, чуть кособочась в левую сторону.

– Что вы туда, кирпичей, что ли наложили? – спросил режиссёр и выхватил у неё сумку.

– Обыкновенные пачки бумаг, – ответила реквизитор.

– Молодцы, – сказал режиссёр, – солидная поклажа. Верю. – Режиссёр подошёл к актрисе и поставил сумку возле её ног. – Вот теперь, Полина, виноват Ксения, ты готова к отъезду.

Актриса улыбнулась.

– Слушай меня Ксения, слушай ещё раз. В твоих глазах осень, в твоём сердце немая боль.

Ты навсегда покидаешь эти края. Вот почта, там маленькое кафе, где вы с ним сидели однажды, а там река, где тебя уже ждёт паром. Ты смотришь на это прощальным взглядом, горько и без сожалений. В конце концов, это просто печаль. По уходящему лету, по вашей любви, по нему. По всему, вероятно.

Полина играла Ксению, молодую незамужнюю столичную журналистку, у которой имелся жених. Она приезжает в глубинку готовить репортаж о молодом энергичном директоре крупнейшего на севере леспромхоза. Они знакомятся. И завертело их, закрутило. У неё в Москве жених, а у него дома жена. Она натура страстная, а потому безоглядно отдаётся своему чувству. Он вроде бы тоже. Никаких интрижек. Они решают порвать со своими вторыми половинами, чтобы быть вместе. Она пишет искреннее и правдивое письмо жениху. Он же в последний момент идёт на попятную. Руководитель крутого нрава, жёстко управляющий сотней норовистых лесорубов и сплавщиков, многие из которых были бывшие уголовники, на поверку оказался неуверенным, склонным к рефлексии человеком. Это было даже не предательство, а просто отступничество, самоотречение. Ксения уезжает опустошённой. Эту опустошённость ей и следовало сыграть в последней сцене.

– Тебе всё понятно, Ксения? – вкрадчиво спросил режиссёр.

Она, молча, кивнула.

– Начинаем по моей команде, – обратился режиссёр ко всем присутствующим. – Внимание, мотор! Пошла камера!

Ассистент с хлопушкой, мелькнула перед камерой и, объявив дубль, метнулась прочь.

Камера тихо стрекотала. Оператор неотрывно глядел в глазок объектива, снимая неподвижное лицо Полины.