Женя Лун - Уравнение Дрейка, или Как обвести Вселенную вокруг пальца

Каждый раз он собирался поменять фотографию Юли на другие обои рабочего стола, но забывал. Или не хотел – с ней уютнее. Он не скучал по Юле. Она походила на его Галатею, разве что внешне. А если красотке меньше 25, она умеет складно оформлять мысли в предложения, забрасывает ногу в вертикальный шпагат, а потом деловито заявляет: «вот если бы не травма…», то амбиции, вкупе с недостатком жизненного опыта делают ее невыносимо самовлюбленной и заносчивой. Еще не стервой, но многообещающей кандидаткой в оные. А он вовсе не хотел обзаводиться ребенком в теле женщины, чтобы еще лет пять её воспитывать.

Но эти хоть не рвутся замуж. К тем же, кому 25 с хвостиком, который может тянуться аж до 30 с хвостиком, уже не обязательно подъезжать на Мерседесе. У них Мендельсон в голове нехило вальсирует даже в ВАЗе с кассетной магнитолой. Даже если они уже побывали замужем. Такие отметались сразу, не говоря уже о чужих детях.

Его нельзя было назвать несчастливым в любовных делах. Он влюблялся в прекрасных женщин, взаимно, на перспективу. Но… Всякий раз ему не удавалось объяснить, откуда берется это «но», ни себе, ни им… Он был придирчив, но ровно настолько, насколько мог себе позволить. Он мог проигнорировать отрыжку и бранное словечко, но неразделенную остроту или глупую орфографическую ошибку – не мог. Он прощал беспричинные истерики, но только не капризы и вымогательство. Он переваривал откровенно несъедобные обеды и прочую бытовую неопытность, но не мог «переварить», когда не слушают, а еще хуже: делают вид, что слушают. Он презирал слабость, но был ревнив, периодически превращаясь в деспота и провокатора. Если подруга не проходила эту «экзаменовку» – мужчина убеждал себя в её женской несостоятельности, иначе она смогла бы принести в его мир умиротворение.

Он хотел видеть в женщине железобетонную натуру, и в то же время, опекать, как дитя. Она должна быть Жанной Д’Арк, но под доспехами, которые она покорно сложит перед ним, обнажиться ожившей Галатеей со всей тонкостью и ранимостью, на которую способна женская душа. И разменяв 4-ый десяток, ему уже не нужно было уравнение Дрейка с переменными Бакуса, чтобы практически разувериться в том, что она существует.

С Юлей и её предшественницами, «но» одерживало победу над его желанием обрести подобие семейного счастья на сроке от 3-х месяцев до полугода. Как только он понимал, что душевные струны предательски молчат под пальцами очередной неискушенной исполнительницы, а случалось это, как правило, быстро – ничего не оставалось, как повышать градус алкоголя в крови, а цинизма в сердце и отправляться за очередным «лотерейным билетом».

Но не только Гольдберг с его брачной пропагандой, потребность регулярно заниматься сексом без компромисса с совестью и желание продумывать с кем-то праздничное меню заставляли его выходить в интернет, как на работу. Было что-то еще… Вымученное из детского беспомощного желания защищать мать от приступов ярости отца и хоть как-то вознаградить за безрадостную жизнь провинциального советского пролетария. Он мечтал, как можно быстрее повзрослеть, стать сильным и богатым, и купить маме все красивые платья и кольца, которых у неё никогда не было. Чувство, выросшее из потребности быть услышанным и понятым, а не докучливым и смешным. (Куда же теперь подевался сарказм его одноклассников, дразнивших его чудаковатым букой, просто потому, что он любил книги и уже в 3-м классе знал о теории относительности?)

Это было что-то не вполне им осознаваемое, искомое в 14 – в «клубничных» дамских романах, которые он тайком читал ради «тех самых» мест, а потом, в 17, в томах поувесистей и образах посерьезней. Когда же любовная тема исчерпала себя и там – появилась эзотерика. Схоластический подход к жизни сменился эмпирическим, и всё стало ясно. Нет Галатеи! Нет, родимой. А что есть?

А есть неразрешенные комплексы, унаследованные от родителей, ущербная модель отношений, взятая из традиционной советской семьи, где высочайшее понимание любви – это патриотическая жертва, а самое лестное проявление заботы – вовремя и досыта накормить. Где сексуальность уже в зачатке уродуется сначала родительским порицанием, воспринимаясь чем-то постыдным, затем эта «постыдность» рьяно культивируется и популяризуется сверстниками, превращаясь в механизм для самоутверждения…

В конечном итоге женский образ, как объект любви, становится диаметрально противоположным образу вожделения. «Куртизанка» в сознании мужчины окончательно отпочковывается от «матроны», латексные ботфорты – от борща, и если редкий мужчина всё-таки тщится отыскать свою вторую половинку, его ожидают долгие годы «челночного бега» между постелями куртизанок, личностный уровень которых теперь отнюдь не предполагает того, что понимали под этим римские патриции… Именно поэтому даже самый изящный романтик в бесплодном поиске настоящей любви способен годам к тридцати пяти превратиться в отъявленного циника или отчаявшегося неврастеника. Ведь женщин теперь практически не осталось.