Аннабель Питчер - Облака из кетчупа

Вы только не обижайтесь, мистер Харрис, но я пыталась найти в интернете что-нибудь про вашу маму (безуспешно). Хотела узнать: была ли она строгой, заставляла ли вас хорошо учиться в школе, быть вежливыми со старшими, ладить с законом и доедать овощи. Надеюсь, что нет. Обидно было бы думать, что вы провели подростковые годы, уплетая брокколи, а теперь заперты в камере и никакой свободы. Надеюсь, вы побезумствовали в свое время. Например, на спор пробежали голышом через соседский сад. У Лорен на дне рождения (ей как раз четырнадцать исполнилось) такое было. Уже после того, как я рано ушла домой. Когда Лорен расписывала мне все это в школе, я, само собой, состроила безразличную физиономию – дескать, я уже выросла из подобных шалостей. Но когда историк потребовал, чтобы мы прекратили шушукаться и смотрели в учебник, я видела не иудеев, а сиськи, пляшущие под луной.

Пропустить такое! Меня аж мутило от обиды. И от их россказней взахлеб. И от зависти, настоящей черной зависти – мне-то самой нечем было поделиться. Вот почему, когда меня позвали к Максу, я решила попросить маму так, чтобы она не смогла отказать.

В субботу утром я валялась в постели и ломала голову, как бы похитрее сформулировать вопрос. Задать его надо было до моего ухода в библиотеку, где я раскладывала книги по полкам за 3,5 фунта в час. Вот тут-то и зазвонил телефон. По папиному голосу я поняла, что это что-то серьезное, вылезла из постели и в халате спустилась вниз. Между прочим, на мне и сейчас как раз этот самый халат – в красно-черных цветочках и с кружевами на манжетах (если вам интересно). Спустя мгновение папа уже запрыгивал в свой BMW, даже не позавтракав, а мама бежала за ним по дороге прямо в фартуке и желтых резиновых перчатках.

– К чему пороть горячку? – кричала она.

Знаете, мистер Харрис, теперь, когда у нас с вами разговор пошел честь по чести, надо бы мне излагать все потолковее, чтобы вам было легче читать. Понятное дело, я не помню дословно, кто и что говорил, поэтому кое-что буду пересказывать своими словами, а кое-что буду пропускать – всякую скукотищу. Про погоду, например.

– Что случилось? – спросила я, стоя на крыльце, вероятно, с встревоженным лицом.

– Ну съешь хотя бы тост, Саймон.

Папа покачал головой:

– Некогда, нам надо ехать. Неизвестно, сколько ему осталось.

– Нам? – удивилась мама.

– Ты разве не собираешься?

– Давай задумаемся на минутку…

– А вдруг у него нет этой самой минутки! Надо торопиться.

– Если ты так считаешь, пожалуйста, не буду тебе мешать. Но я остаюсь здесь. Тебе известно, как я отношусь…

– Что случилось? – снова спросила я. На этот раз громче и, вероятно, с еще более встревоженным лицом. Родители – ноль внимания.

Папа потер виски, взъерошив седые прядки:

– Что я скажу ему? Столько времени прошло…

Мама поджала губы:

– Понятия не имею.

– О ком вы говорите? – настаивала я.

– Он меня, чего доброго, и к себе в комнату не пустит, – продолжал папа.

– Судя по всему, он в своем теперешнем состоянии даже не поймет, что это ты, – заявила мама.

– Кто не поймет? – Я шагнула на дорожку.

– Тапочки! – прикрикнула мама.

Я вернулась на крыльцо и вытерла ноги о коврик:

– Кто-нибудь скажет мне наконец, что случилось?

Последовала пауза. Долгая пауза.

– Это дедушка, – сказал папа.

– У него был удар, – сказала мама.

– Ох, – сказала я.

Не слишком участливо с моей стороны. Могу в свое оправдание сказать, что долгие годы не видела дедушку. Помню, как завидовала папе: ему на Причастии в дедушкиной церкви дали просфору, а нас мама к алтарю не пустила. А еще помню, как играла с псалтырем – старалась захлопнуть в нем пальцы Софи, распевая мотивчик из «Челюстей», а дедушка хмурился. У него был большой сад с высоченными подсолнухами. Однажды я устроила домик у него в гараже, а он дал мне бутылку выдохшегося лимонада для кукол. Потом была какая-то ссора, и больше мы к дедушке не ездили. Не знаю, что там стряслось, только уехали мы от дедушки даже без обеда. У меня в животе урчало от голода, и нам в кои-то веки разрешили поесть в «Макдоналдсе». Мама была очень расстроена – я заказала биг-мак и самую большую порцию картошки, а она и слова не вымолвила.

– Ты и впрямь остаешься? – спросил папа.

Мама подтянула резиновые перчатки:

– А кто, интересно, присмотрит за девочками?

– Я! – выпалила я, потому что в голове у меня внезапно созрел план. – Я присмотрю!

Мама нахмурилась:

– Не думаю.