Кристин Ханна - Снова домой

Взявшись за руки, они зашагали по дорожке к огромным распахнутым дверям церкви. Первое, на что обратил внимание Энджел, были свечи. Свечи были повсюду, десятками они стояли на серебряных и латунных подставках, в канделябрах, их золотистый мягкий свет создавал совершенно неповторимую атмосферу. Еловые ветки украшали места для прихожан, причем все ветки были красиво переплетены широкой белой лентой. Западная стена церкви была украшена пихтовыми ветвями, соединенными золотой лентой и украшенными огоньками гирлянды.

Возле алтаря стоял огромный венок в форме сердца. Изготовлен он был из роз и еловых лап, сплетенных при помощи золотой ленты. В центре венка был вставлен фотоснимок улыбающегося Фрэнсиса: знакомые морщинки окружали глаза, большой палец руки был победно поднят.

Фрэнсис казался таким молодым, наивным, жизнерадостным...

– О Боже... – прошептал Энджел, почувствовав, как его захлестывает волна горечи и тоски.

– Я не видела этого снимка уже много лет, – тихо произнесла стоявшая рядом с ним Мадлен. – Мы сделали это фото на озере Кресчент года три тому назад.

Он слышал по голосу, что Мадлен трудно сейчас говорить. Впрочем, и самому Энджелу приходилось изо всех сил держать себя в руках, чтобы не выказывать своих истинных чувств. Он обернулся к Мадлен, увидел затаенную грусть в ее глазах и попытался улыбнуться. Ему хотелось сказать, как она много значит для него в жизни, но что-то случилось с голосом – он ему не повиновался. Именно сейчас, в этой церкви, боль при мысли о Фрэнсисе казалась особенно нестерпимой, а присутствие Фрэнсиса ощущалось особенно отчетливо.

Мадлен прикоснулась к его щеке, и он вздрогнул, сообразив, что давно уже стоит неподвижно, молча глядя ей в глаза.

– Не знаю, смогу ли я, – сказал он и обернулся на людей, стоявших сзади.

Она улыбнулась Энджелу, желая вселить в него уверенность в своих силах.

– Ты все сможешь. Это ведь не похороны, это месса памяти.

Понимающе кивнув, он прикрыл глаза и постарался немного успокоиться. О, как бы ему хотелось, чтобы эта церемония была во здравие Фрэнсиса! Но как можно что-либо праздновать, когда твое единственное желание – это забраться куда-нибудь подальше от людских глаз и остаться наедине со своим горем.

Вслед за Линой и Мадлен он прошел в первый ряд и удивился сам себе, когда легко преклонил колени. Он тотчас же подумал о Фрэнсисе – как бы его брат рассмеялся, доведись ему увидеть Энджела, стоящего на коленях в Божьем храме.

Энджел припомнил, как выглядел брат, не тот Фрэнсис, в сутане, а обычный Фрэнсис, старший брат, который всегда защищал его, тот человек, который много лет заботился о Мадлен и Лине и никогда никого ни о чем не просил. Только о том, дтобы ему было позволено любить людей.

Казалось, прошла целая вечность. Отец Макларен подошел к алтарю, его облачение красиво переливалось в свете свечей.

– Сегодня мы собрались в этот праздничный день с тем, чтобы вспомнить священника отца Фрэнсиса Ксавьера Демарко, который по праву считался одной из самых ярких фигур нашего прихода. Вы все отлично его помните как любящего, заботливого, доброго человека, который умел всегда оказываться там, где особенно нуждались в его помощи. Он всегда имел в запасе добрую улыбку и сердце, все силы которого были направлены на помощь ближнему. Мы скорбим и будем скорбеть по поводу его кончины, но мы и радуемся тому, что сейчас он находится рядом с Господом, которого так страстно любил всю свою земную жизнь. – Обернувшись, он сделал рукой жест в сторону Энджела. – Сейчас с нами вместе находится родной брат отца Фрэнсиса, которому не довелось присутствовать на похоронах и который сейчас хотел бы сказать несколько слов об отце Фрэнсисе, своем брате.

Мадлен незаметно сжала ему руку.

Энджел с трудом сглотнул. Ему предстояло сделать самое сложное дело в своей жизни. Он поднялся, чувствуя, как сразу ослабели ноги. Он медленно подошел к алтарю и встал рядом с отцом Маклареном.

Оглядев собравшихся, он вдруг ощутил странную неловкость. Все эти люди, с которыми он был незнаком, знали Фрэнсиса куда лучше, чем он сам. И каждый мог бы найти лучшие, более правдивые слова, чтобы рассказать о Фрэнсисе.

Охватившая его грусть стала почти невыносимой. Энджел опустил голову. Прошло немало времени, прежде чем он сумел справиться с волнением. Наконец он заговорил:

– У каждого из вас остался какой-то совершенно особенный, личный образ Фрэнсиса, не похожий на тот, который я знал сам. – Энджел говорил негромко, с трудом подыскивая слова. – Вы говорите, что он был заботливым, тихим священнослужителем, но я знал совершенно другого человека. Я знал старшего брата, который всегда поджидал меня после уроков, чтобы вместе идти из школы домой. И когда мы играли всем классом в футбол, он тоже терпеливо дожидался конца встречи, чтобы проводить меня, хотя наверняка у него была масса куда более интересных и важных дел. Я помню его – долговязого парня с неуверенной усмешкой, который всегда верил в меня, даже тогда, когда я вел себя, мягко выражаясь, не лучшим образом. Помню, вместе с одним парнем мы как-то украли пирожные, так вот, узнав об этом, Фрэнсис заставил меня съесть все пирожные до единого, потому что он был уверен: выбросить еду – куда больший грех, чем украсть ту же самую еду. Я помню, как он утешал меня, когда мне казалось, что вся жизнь идет наперекосяк. Он говорил, что рано или поздно я всем покажу и докажу, кто я есть.