Луиза Розетт - Признания разгневанной девушки

Но все остальные, кажется, понимают их.

Я позволила двери захлопнуться за мной.

отвратительный (прилагательное): очень плохое, скверное, ужасное.

(см. также: Питер)

Нормальное, на первый взгляд, субботнее утро после плохого вечера пятницы. Я сижу на кровати с ноутбуком и смотрю короткий мультфильм о фотосинтезе для проекта по биологии. А потом, внезапно, ни с того ни с сего, ищу в Интернете моего папу.

До этого я несколько раз набирала его имя в строке поиска, но мне никогда не хватало мужества нажать на кнопку «Поиск». Я боялась того, что могла обнаружить. Будет ли это его фотография, которую я ни разу не видела, скрытая всплывающим окошком? А вдруг кто-то выложил видео того взрыва, снятое на телефон? А вдруг я увижу фото, где он мертв? В моей голове уже достаточно картинок — неужели мне нужно еще больше?

Однако сегодня, не успев даже все обдумать, я напечатала «Альфонсо Царелли» и нажала «Поиск».

Мультик о фотосинтезе исчез с экрана слишком быстро, и его сменила страница с результатами поиска. Google заявлял, что по запросу «Альфонсо Царелли» есть около восьми тысяч результатов, но большинство из находившихся на первых страницах не имели ничего общего с моим папой. Листая дальше, я увидела ссылки на новости о взрыве и сайт компании, в которой он раньше работал, где упоминалось его имя. Ничего странного или неожиданного — пока я не увидела мемориальные сайты.

Сначала я была в замешательстве — почему его имя указано на страницах, посвященным умершим людям, — не хочется принимать это, хоть оно и верно, и написано прямо передо мной. Но я не могла перестать смотреть и читать, и постепенно поняла, что речь идет о солдатах и контрактниках, погибших вместе с моим папой. Их друзья и родные создали сайты в память о них и потратили время, чтобы указать имена всех, кто погиб во время взрыва.

Как я зашла так далеко, даже не думая об этих людях? Я не знала никого из них. Я даже не представляю, знал ли их папа — ведь он мог просто ехать с ними, как с попутчиками в электричке или автобусе, которые, если встретятся на следующий день, понятия не будут иметь, что уже видели друг друга вчера. Так стоит ли мне переживать из-за того, что никогда не задумывалась о них до этого момента?

Я решила, что да. Стоит.

Я перешла на сайт, посвященный 21-летнему сержанту. На главной странице три его фотографии: фото с церемонии выпуска из военной академии в Калифорнии; изображение его в униформе, сидящего рядом с девушкой, которая, похоже, смеется над его словами; фото с похорон, устроенных его отрядом — винтовка, торчащая из песка, с надетой на приклад каской. Еще ссылки на письма от его отца, сестры, лучшего друга — некоторые написаны при его жизни, некоторые — после смерти, и письмо, которое он отправил по электронной почте сестре за ночь до взрыва. Затем идет страница с описанием того, что происходило с его отрядом в день, когда он погиб, и список людей, которые были убиты вместе с ним.

Мой отец был одним из них.

Я захлопнула ноутбук и бросила его на кровать. Посмотрела на часы. Пора звонить Питеру. Мы всегда созваниваемся по субботам около одиннадцати.

Обычно, когда мы говорим по телефону, я могу сказать, что он вытягивает информацию о том, как у меня дела. Он никогда не верит, если я говорю, что все хорошо. Но я все понимаю — я тоже не верю ему, когда он так говорит о себе.

Иногда он не просыпается, когда я звоню, поэтому я оставляю ему абсолютно неопределенное и непонятное сообщение самым странным голосом, какой могу изобразить, и он перезванивает позже. Сегодня он сразу же взял трубку, после первого гудка — это хорошо, потому что у меня сейчас нет желания придумывать странные голоса.

— Рози?

— Привет.

— Звучит не очень хорошо, — сказал он грубоватым голосом, слегка откашлявшись.

— Звучит так, как будто ты проснулся за пару секунд до звонка. Ты где-то тусовался ночью?

— Вечером по пятницам в колледже зажигают, Рози. По четвергам тоже. И по субботам. И в другие дни. Это офигенно, — ответил он. Похоже, он хочет, чтобы я поверила в его слова, но они звучат так, словно он рассказывает о стирке белья.

— Звучит офигенно, — сказала я, все равно подыгрывая ему. Я понимаю, что хоть мне и четырнадцать, и я должна поддерживать идею тусоваться каждую ночь, у меня нет желания это делать. Совсем. Ни капли. Ничуть. Подозреваю, что из-за этого в колледже я буду социальным лузером. Есть чего ожидать.

В то время, как Питер рассказывает мне про вечеринку, на которой он был прошлой ночью, я лежу на спине на кровати. Уголок старого учебника Питера по PSAT врезается мне в затылок, я вытаскиваю ее из-под себя и начинаю мулевать в ней синим маркером, который я нашла под кучей мусора на тумбочке. В моей комнате бардак, но моя мама больше ничего не говорит по этому поводу. Раньше она все время говорила мне, что грязная комната показывает отсутствие самоуважения. Не думаю, что она даже заходила сюда с начала лета. Мои стены чистые, но это потому, что на них ничего нет. После того, как Трейси вступила в группу поддержки, я содрала все постеры, которые она заставила меня купить, с группами и мальчиками, которые мне никогда не понравятся, и разорвала их на кусочки. Кусочки все еще лежат на полу. Мне нравятся, как они хрустят у меня под ногами, когда я встаю утром.