Владимир Ситников - Откровения влюбленного матроса

– Если любишь, не пей, не лезь на рожон, а то утонешь. Береги себя. Море ведь, это знаешь… – заклинала ты.

Да, море, говорят, страшное и грозное. Я не видел его ни разу, а тут плыть мне обратно к тебе через пять или даже семь морей.

Ох, Майечка моя, майская моя зорюшка, отрада ненаглядная, куда и зачем кидает меня дурная моя судьба?

В поезде из-за веников литовская таможня меня чуть не забарабала в кутузку. Зря я, конечно, послушался Вову Иванкова и повёз веники из Кирова в Калининград. Что там нельзя было их нарубить или на тамошнем рынке купить? А Вова стоял на своём: вынь да положь мне родные вятские веники. Ностальгия, видишь ли, у него пробудилась. А меня от его ностальгии накренило и перекосило, пока таранил суму на пересадках.

– Эт-та шта у вас? – по складам, чётко выговорил здоровенный, кровь с молоком литовец-таможенник.

– Сувениры, – ответил я, не зная, как понятнее для иностранца назвать веники. У таможенника зажглись любопытством глаза: сувениры? Решил, что тут можно поживиться:

– Откройте!

Я замок-молнию на сумке раздёрнул.

– Обыкновенные веники, в бане мыться, – и помахал рукой, как будто залез на полок и парюсь.

– Веник? А может, там наркотик, конопля? – бдительно нахмурилась таможня. – Развяжите веники.

– А зачем развязывать? Веник весь вид потеряет. Тогда его на выброс, – взмолился я.

Второй таможенник, невысокий, черноусый, больше похожий на татарина, чем на литовца, догадливо спросил:

– В море идёте?

– Собираюсь в море, – ответил я.

– Ну, семь футов под килем, – пожелал он мне, и, взяв под руку упирающегося напарника, увёл в соседнее купе.

Видать, чернявый когда-то сам ходил в море и знал, к чему там веники. А здоровенному крепышу страсть как хотелось завести бузу, чтоб я откупался за несуществующие наркотики и коноплю. Но слава богу, пронесло.

Зато Вова встретил меня с восторгом (столько вятских веников!) и во всеоружии: с фляжкой коньяку у сердца. Удивился, что я на просушке. Он неустанно предлагал, а я неустанно отказывался, потому что в ушах звучал твой умоляющий голосок:

– Вася, не пей, если любишь меня.

А я ведь люблю.

И здесь все напоминало о тебе. Вова свозил меня в город Черняховск. Название наше, а вид у городка немецкий. Он прежде назывался Инстербург. Здесь ты жила до переезда в Белую Курью. Вова показал школу, где ты училась, торговый техникум, который ты закончила, где мучилась, заочно одолевая технологический институт, так что я теперь почти всё въяве знаю о тебе. Я с обожанием смотрел на дорожки, по которым ты ходила, готов был целовать твои следочки да не знал, где они.

А я подумал, зачем вас туда понесло? Там и родиной-то не пахнет. Хорошо, что ты вернулась.

Тут Вову знали все. По-моему, счёт друзей у него надо вести на сотни: с этим учился, с этим в армии служил, с этим на одном дворе жил. Все кричат: «Привет, Вова!»

Жаль, что много ездить было недосуг, потому что требовалось срочно оформлять документы. Кроме загранпаспорта, который сделали мне в Кирове, ещё куча бумаг.

– Биография должна быть густой и насыщенной, как соляной раствор, – провозгласил Вова.

Прежде всего надо было сделать для «раствора» паспорт моряка, а тут полагалось представить фотку, для которой должен я вырядиться в белый форменный пиджак с чёрным галстуком. Где я такой пиджак возьму? И у морского волка Вовы Иванкова такого парадного одеяния не оказалось. Но он же боцман: все ходы-выходы ему известны. Привёл меня в портовую фотографию. Там болтался на рогатой вешалке именно такой, как надо, белый форменный пиджак. Наверное, не одна сотня таких, как я, бедолаг была запечатлена в этом пиджаке: и воротник, и карманы изрядно засалились, но на фотке, сказали, это не видно. Под пиджак надевают вырезанную из бумаги манишку с нарисованным чёрным галстуком. Прикладываешь всё это – и моряк на полном серьёзе. Только к пиджаку очередь-сороконожка. Выстрадал, дождался, облачился. Фотограф с прищуром поглядел:

– Фуражечку повыше, головку на бочок. Улыбка. Снимаю!

И правда ведь получилось куды с добром. Снялся я – вылитый морской волк. Получишь, Майечка, мою фотку – не узнаешь – адмирал Нельсон или Витас Беринг. Но при Беринге, наверное, носили треуголки, а тут – вылитый боевой адмирал Кузнецов, или капитан Маринеско: «Капитан, капитан, улыбнитесь!» И я с улыбкой во весь рот.

На медицинской комиссии Вову чуть не забраковали по слуху. Вернее забраковали, но он не растерялся, пошёл в другую клинику, а там «ушник» за доплату его признал вполне слышащим. А я уже впал в панику. Вдруг Вову забракуют по слуху. Что я буду без него на корабле делать? Придётся не солоно хлебавши возвращаться домой.