Ирина Минаева - Три часа утра

– Я постучу и скажу: вызовите мне, пожалуйста, старосту. Как будто я по делу… Ну как он может отреагировать? Не убьёт же?..

– Увидишь, – обещали ей переводчики.

Лада кокетливо улыбалась:

– А хотите, я у него спрошу, какие ему больше нравятся тени для глаз? А что, возьму и скажу: «Мне, пожалуйста, позовите старосту. А кстати, какие вам больше нравятся тени – голубые или зеленые?» Хотите?!

– Хотим! – от души веселились переводчики и на все лады смаковали возможные варианты ответов Сладковского, из которых самым обходительным был «На вас – никакие!»

Правда, в последний момент они Ладу пожалели и попытались от рискованной затеи отговорить. Но она о Сладковском имела представление весьма поверхностное, поэтому от своих героических намерений не отказалась. В назначенный час Лада подошла к нужной аудитории и постучала. Сладковский вышел. Что самое интересное, Боба он ей вызвал. По свидетельству Веденеева, Лада в коридоре выглядела вполне нормально, только как-то странно всё время улыбалась. Она честно призналась, что про тени у неё почему-то язык не повернулся спросить, порадовалась тому, что выиграла, и пошла домой – в общежитие, где её с нетерпением ожидали многочисленные свидетели их легендарного спора.

И всё вроде было хорошо, но не успела Лада отойти от института и двадцати метров, как ноги у неё подкосились, и она долго приходила в себя, прислонясь к бочке с квасом.

Объяснить потом своё состояние Лада никак не могла. По её мнению, это было что-то невообразимое. Конечно, стоять посреди людной улицы с идиотским видом, прислонясь к бочке с квасом, – положение не из приятных. Свои чувства по этому поводу Лада выразила, потребовав от проигравшего Боба съехать в жестяном тазике со всех шестнадцати пролётов общежитской лестницы.

На небывалый шум и грохот, помимо студентов, сбежался весь персонал во главе с комендантшей, которая битый час после того, как Боб благополучно завершил маршрут, давала в нижнем холле громогласные обещания дойти до ректора и «всех этих хулиганов с треском выселить».

Короче говоря, состояние Маши, пытавшейся после встречи со Сладковским хотя бы немного очухаться в предбаннике, легко себе представить.

Но то был ещё не конец.

Через пару минут дверь отворилась, и Сладковский попытался выйти, чтобы взять ведро с холодной водой. Естественно, всё в том же виде.

Когда Маша рассказывала эту историю Юлию, они оба умирали со смеху. Однако в тот момент ей было не до веселья. Дверь резко захлопнулась и тут же снова приоткрылась.

– Вам что, больше посидеть негде?.. – высунув голову, выразительно поинтересовался Сладковский.

– Из-з-звините, – пролепетала Маша. – Сейчас, минутку… – Она догадалась зачерпнуть ковшичком холодной воды из ведра и сделать несколько судорожных глотков.

Это придало ей сил. Она благополучно дошла до дома, села опять к окошку и попыталась отвлечься английской поэзией XIX века. Возможно, это ей рано или поздно удалось бы, но вскоре в дом зашёл, чтобы поблагодарить хозяйку, вымытый Сладковский.

В этом месте своего рассказа Маша почему-то всегда сбивалась, путалась и сразу переходила к описанию застольной беседы Сладковского с тётей Нюрой.

После первой рюмки хозяйка приветливо ему сообщила:

– Меня Нюра звать.

– А меня Олег, – несколько обалдело ответил Сладковский.

Тётя Нюра заботливо придвинула к гостю по очереди все миски с закусками и добавила доверительно:

– Я ведь чувашка…

– Это ничего, – утешил её Сладковский, с третьей попытки цепляя вилкой маринованный грибок.

– Хомяков Витька, сосед мой, на уток завтра собирается. Сходил бы с ним, а то, чай, скучно тебе тут, – посочувствовала ему хозяйка.

– Когда скучать-то: с восьми до шести пашем без выходных, – процедил сквозь зубы Сладковский.

– Ты нешто и на тракторе могёшь? – не совсем правильно поняла его тётя Нюра. – Чай, без тебя вспашут, управятся… Сходи с Витькой-то, у него и ружьишко для тебя найдется…

– Спасибо, но я охоту не люблю, – отказался Сладковский.

– Ишь ты! – тётя Нюра недоверчиво покачала головой. – А девки сказывали, будто ты военный…

Тут Маша поперхнулась чаем и, не в силах больше сдерживаться, выскочила из комнаты, в темноте обрушила что-то в сенях и только на крыльце дала волю душившему её хохоту. Таким образом, продолжения этой в высшей степени занимательной беседы она, к сожалению, не слышала. Тётя Нюра, правда, поделилась потом общими впечатлениями: