Катерина Молния - Глазопял

Ох и горько-соленой стала ревность Софьи за эти шесть долгих лет. Именно столько Софья и Михаил были женаты. Имя Софье досталось от любимой бабушки, да только мудростью, вопреки его значению, особо не отличались ни бабушка, ни внучка. А посему Софья-младшая относилась к наступающей годовщине негативно, считая шестерку дьявольским числом и, как обычно, начала переживать еще задолго до «роковой» даты.

Нервозность Софьи очень усложняла жизнь ее мужу – безбородому простачку Михаилу – среднестатистическому предпринимателю средней руки, среднего достатка, среднего телосложения, но, правда, росточка выше среднего.

Михаил женился по большой любви. Будучи у жены первым мужчиной, он относился к ней с особым трепетом. Этот пикантно-тонкий факт необычайно подымал его эго. Он чтил свою семью, всегда превозносил непорочность жены и даже несколько торжествовал, ощущая щемящее сочувствие, когда его коллеги женились на разведенках с детьми. Поэтому не обращал внимания ни на истеричный характер Софочки, ни на ее колкий язык.

Вот уже и шесть лет прошло, и дурманящие крики «горько, горько» остались там, далеко, в сладком растаявшем прошлом.

Как же неосязаемо время: будто идешь по лесной тропинке, и раз – на волосах уже невидимая паутинка. Вроде стряхнул ее, а вот уже и вторая зацепилась за ухо. Так год за годом: пролетают, как солнечные вспышки, одним оставляя запечатленные в памяти тропинки, другим – вплетенные в волосы серебряные паутинки.

– Жемчужина моя, жемчужина, – Миша нежно целовал шейку молодой жены, та кокетливо на него покрикивала под неодобрительные взгляды своей матери, огрубевшей то ли от возраста, то ли от бесконечного вскапывания грядок.

Впрочем, мать Софьи и сама рада была рада избавиться от родимой жемчужины.

Софа была избалована донельзя. Как только ей исполнилось восемнадцать, бабка стала гадать ей на хорошего мужа. Прогадала, наверно. Паутинки не одного лета пролетели над головой Софочки, прежде чем она встретила Мишу. А прежде-то, ой-ей-ей, все не тот, да не тот. То толстый, то бедный, то ждать не хотел. Уж сколько их промелькнуло, а все не прынц. Да и вообще, под «хорошего», достойного забрать драгоценную жемчужину из отчего дома, ни один не подходил.

Вот и толкались на одной кухне деревенского дома две хозяйки. Как же они ссорились на этой кухне!

Софа предпочитала посолонее, мать же – наоборот. Готовить любили обе, а хорошо не получалось ни у одной. Особенно у матери. Да и как тут приготовишь нормально, когда одна рука короче другой? Как-то в начале зимы уставшая от зимней темноты и разболевшихся суставов мать пришла в комнату к бабке и начала жаловаться на дочь:

– Сил уже с ней нет, двадцать пять лет мне глаза мозолит, лучше б пацан родился.

– Ну вот еще, мало их, козелин, рождается, что ль. Ты жемчужинку нашу, Галка, не трожь, – бросилась бабка на защиту любимой внучки.

Надо сказать, что «козелина» было второе бабушкино любимое слово. Причем образование его было то ли от козлины, то ли от кобелины. Для усиления эффекта оскорбления и женского всемогущества козел плюс кобелина породили в жаргонном словаре бабули полного безнадегу – «козелину», которым частенько и бросалась Софья Степановна то в деда, то в любого непонравившегося ей мужика. Особенно лихо бабка ругалась с осени по весну, когда день был короткий, а выговориться ой как хотелось.

– Да устала я от нее, все не так да не эдак. Помощи никакой, хоть бы раз помогла нам тут с грядками твоими ковыряться. Только знает, что указывает мне,– продолжала мать Софьи.

– Может, и мало принцев-то. Но Софочка наша достойна самого лучшего, – перебила ее Софья-старшая.

– Мам, – Галина неожиданно подошла и дернула мать здоровой рукой за вязаный рукав, – а может, ну его, самого лучшего… Погадай на мужика хорошего, чтоб не бил, не пил, деньги в дом приносил. Чай, я ее саму не от принца нарожала.

Неизвестно, привораживала ли кого Софья-старшая или нет, но скоро Софочка была приглашена на день рождения к институтской подруге Тамарке. Ушла одна, а пришла с ухажером. До калитки проводил ее скромный молодой Миша. Потом уже оказалось, что Мише почти тридцать, это выглядел худощавый, но довольно широкоплечий светленький воздыхатель Софочки юным. А его влюбленные глаза, обрамленные длинными ресницами, цвета запоздавшего осеннего листа, да еще и спрятанные за очками, придавали ему такой наивный вид, что выглядел он младше Софочки.