Григорий Жадько - Страна расстрелянных подсолнухов

Но к моим словам, она отнеслась абсолютно серьезно. Глаза ее расширились, брови поднялись. Она нагнулась и прошептала еще тише:

– Расскажите?!

– Мне тя-же-ло.

Она посмотрела на меня с большим сожалением и чуть суше спросила:

– Антибиотики-то мы выпили?

– Вы-пили, – послушно прикрыл я глаза.

– Я не могу ослушаться главврача. Давайте заменим нательное белье.

Мой тюрбан из битов на голове, немного мешал, но она ловко подвела руки под крестец, захватила край рубашки и осторожно отодвинула ее к голове. Подняв мои руки, сняла рубашку через голову и после этого освободила верхнюю часть тела.

– Вот видите, какой вы молодец, – промолвила она и улыбнулась. – Теперь чистую.

Варя проделала операции в обратном порядке. Потом достала влажный тампон, который пах камфорным спиртом и начала неторопливо и нежно протирать мне лицо. Ее круговые движения были ласковые, и заботливые. Спустя минуту она посмотрела на него, скривилась и выбросила в таз, достала другой и повторила операцию. Я почувствовал свежесть, прохладу утра, как будто это был огуречный лосьон.

– У вас та-кие забо-отливые руки Варя!

– Вы должны быть чистым.

– У вас такие доб-рые и нежные пальцы, – повторил я.

– Я оставлю вам ночник.

– Ночник, это самое смеш-ное в моем поло-ожении. Это для тех, кто кого-то боится.

– Вам не будет страшно.

– Мне уже ничего не стра-шно. Я то-гда вам не ска-зал, а сейчас скажу пока есть такая возможность.

– Хорошо, – она, скрипнув стулом, придвинулась ближе. – Говорите.

– Вы та-кая кра-сивая! – Я прикоснулся к ее руке, и она вздрогнула, но не от неожиданности, а ей это было неприятно. Так неприятно, когда случайно коснешься покойника.

– Извините! – я убрал пальцы и стыдливо сжав их в кулак.

– Вы хотели что-то сказать, – стараясь замять неприятный момент, скороговоркой промолвила она.

– Вы ска-жете мне правду? Что у меня, … я хочу знать ско-лько мне оста-лось… я умру?

– Может не стоит?! – она приложила ладонь к моим губам…, и я почувствовал, что пальцы у нее теплые, пахли камфарой и чуть дрожали.

Она переживала, что вздрогнула, и не смогла скрыть своего неудовольствия, и теперь в это касание постаралась вложить что-то человеческое и нежное, что не было предназначено для всех раненых. И я это почувствовал, и это дало мне силы.

– Стоит. Я вы-держу. Всю правду.

– Это будет жестоко, и я бы не хотела.

– Я сильный.

Она тяжело вздохнула и отвела взгляд, как будто что-то обнаружила на полу. Я видел только ее длинные ресницы и резкие черты лица, и тень, что падала от ее волос. Она была похожа на прихожанку из церкви, чистую и прекрасную в помыслах. Не хватало только светящегося нимба над головой.

– У вас сквозное ранение головы, – упавшим голосом промолвила девушка. – Осколок вошел в лобную кость и вышел вверх через 7 см. То, что вы очнулись и живы до сих пор чудо! Вас поэтому и на ту сторону отдавать не стали. Никто не понимает, как это может быть, но вы живы.

– Значит шан-сов нет? – задумчиво протянул я, пытаясь вымучить неестественную улыбку.

Варя беспомощно развела руками.

– Вы сами хотели это знать. Сквозное ранение черепа …тут ничего нельзя сделать. Я думаю и в Киеве, и в Москве, вам навряд ли могли бы помочь. До этого медицина еще не дошла. Любой другой орган, даже сердце, поддается лечению, замене, наконец, ну а тут мы пока бессильны.

– Н-да! – я прикрыл глаза, сознавая безвыходность положения и пытаясь с этим смириться.

– Вы наверно умрете ночью, все умирают ночью. Но я вколола хорошее обезболивающее, – она подоткнула одеяло у меня в ногах, поправила подушку. – Это из наших скромных довоенных запасов, Константин Григорьевич лично выделил. Вы почувствовали облегчение?

– Когда вы рядом.

– Я серьезно?

– Это правда.

– Ну, хорошо, важен результат, – не стала она спорить и глаза ее стали совсем грустные.

Мне действительно было немного лучше. Боль не прошла, но как-то заморозилась, скрючилась, и сидела сжавшаяся у меня в голове, готовая в любую минуту распрямиться, резко напомнить о себе. Я чувствовал ее связанную по рукам и ногам, спеленатую, но некрепко, и холил ее, обходил, как любимое и капризное дитя. Пусть поспит еще немного, даст мне немного радости жизни. Но в тот момент я связывал это с девушкой, и наверно был наивен.

– Я могу еще что-то сделать для вас? – поинтересовалась она.

Я смотрел на нее и видел не Варю. Это была мадонна, что сошла с бессмертных холстов Леонардо да Винчи или Рафаэля. Глаза у нее светились чудесным светом сострадания, нежности и милосердия.