Таня Винк - Прости за любовь

Дмитрий смутно помнил, как добрался до Харькова и до дома Роксоланы – он думал только о том, почему Настя оставила у нее вещи. И что это за вещи.

Роксолана открыла дверь только после того, как позвонила Илье и тот сказал, как Дима выглядит.

– А вы кто будете? Неужто родственник? – Она смотрела исподлобья.

– Нет, я не родственник, я друг Анастасии.

– Хорош друг! – Роксолана окинула его оценивающим взглядом. – Где ж вы были столько лет?

Дима вынул кошелек и молча протянул ей купюру в пятьсот гривен. Она смерила его оценивающим взглядом.

– Вижу, зря я суетилась.

Дима добавил такую же купюру. На этот раз она взяла деньги.

– Пошли, – она направилась к кладовке в торце коридора.

Включила свет и открыла дверь.

– Вот ее вещи. – Она сняла с полки картонную коробку из-под утюга, перевязанную тесемкой.

На полу стоял черный чемодан с ремешками, сильно потертый, на одном ремешке не было пряжки. Дмитрий хорошо помнил не только этот чемодан, но и тапочки Насти, выглядывавшие из-под кровати, и расческу, и чашку на тумбочке, и полотенце на спинке кровати.

– Такой же чемодан был у Насти, – сказал Дима, беря коробку.

– Да, верно, это мой, мы их вместе покупали, когда из детдома уматывали.

Коробка оказалась очень легкой.

– Это все?

– А что вы хотели? Все вещи Настя держала в камере хранения на каком-то вокзале, с ними ее в общежитие не пустили бы, у нас с этим строго было.

– А потом? Она забрала их оттуда?

Роксолана подбоченилась и уставилась на Диму:

– Мужчина, откуда я могу знать?! Говорю вам, это все, что осталось. Еще тапочки были, но их соседка по комнате стала носить, да они уже старые были. Рубашка ночная была, тоже далеко не новая. – Она раздраженно взмахнула рукой. – Вот что, идите себе, у меня дел много.

Дима сунул коробку под мышку и вынул из кошелька еще пятьсот гривен.

– Ну, что еще? – угрюмо спросила хозяйка, глядя на деньги.

– Расскажите о тех днях все, что знаете.

Взглянув на бумажку, она сказала:

– Пошли в кухню, нечего тут торчать. – И взяла деньги.

В кухне она предложила сесть, придвинула к Диме вазочку с печеньем, но чаю не предложила. Дима печенье не взял. Роксолана тоже села.

– Ваша Палий приехала ко мне в начале декабря восемьдесят восьмого, а не вернулась в день, когда землетрясение было в Армении. Она целыми днями где-то бродила, где – я не знаю, приходила только ночевать. Она была беременная, от кого – не говорила, да я и не спрашивала. – Она покосилась на Диму. – Не от вас ли?

Дима не ответил.

– Ну, дело ваше, – с насмешкой произнесла Роксолана. – Может, она к вам ходила?

– Нет, не ко мне.

– Ну, тогда не знаю, где она была. Думаю, ее загребли.

– В каком смысле?

– Да в прямом! Она ж была под следствием.

– Под следствием? Я об этом ничего не знаю, – солгал Дима.

– Ну, дело ваше… В тот вечер, когда она не вернулась, в общагу мужик приходил с милицией. Меня дома не было, только соседка. Сказали, что из прокуратуры, про Настю спрашивали, где она. Вещи ее требовали. Говорили, мол, знают, что она здесь. Соседка моя была девка тертая, чистая оторва, в колонии уже побывала, сказала, что Настя уехала, а куда – не докладывала. Письмо не отдала…

– Какое письмо?

– То, что в коробке. Сдается мне, оно вам написано.

Дима встал.

– Скажите, – он запнулся, – у вас есть фото Насти?

– Не, ни одного, я все детдомовские фотографии сожгла.

– Понимаю. Спасибо.

– Да не за что. Я все думала, Настя вернется, все-таки мы с ней как сестры были. Наши кровати всегда рядом стояли. Жалко, если с ней что случилось. – Выражение ее лица смягчилось. – Если найдете Настю, скажите, чтоб заглянула. Адрес запомнили?

– Я записал.

Дима взял коробку, попрощался и вышел из квартиры.

Он поставил коробку на заднее сиденье и сел рядом. Он ничего не чувствовал, ему казалось, что душа покинула его. Долго смотрел на крышку с изображением утюга советских времен, а потом открыл.

Сверху лежали зубная щетка, полупустой тюбик зубной пасты и почти использованный тюбик норкового крема для лица. Под ними он нашел набор открыток «Харьков» и тонкую папку, сложенную вдвое, чтобы в коробку влезла. В папке были рисунки. На них – его дом на Пушкинской, двор в разных ракурсах, его подъезд, на козырьке лежит маленький сугробчик, дворничиха тетя Нина расчищает лопатой дорожку. Это был двор конца восьмидесятых – сейчас он стал совсем другим. Были там и еще рисунки. Под рисунками лежал конверт, а в нем – письмо.