Евгения Смирнова - Подари мне эдельвейс. Мой любимый ботаник

– Да, и, кстати, прожили долгую и счастливую жизнь вместе. Бабушка разорвала отношение со своей родней, которая не хотела принимать в семью бедного ботаника, ее прочили замуж за богатого человека. Но я немного отвлекся. Так вот, об этой истории каким-то образом узнал и неизвестный тогда никому поэт Асадов. Дед позднее рассказывал мне, что поведал ему легенду, которую передавали люди, живущие в горах, где мой дед сорвал заветный эдельвейс.

– И что эта за легенда? – Мила села и от нетерпения приоткрыла рот.

– Это очень красивая легенда, – начал Иван таинственным шепотом, – в ней рассказывается о том, что высоко в горах, на неприступных скалах живут мифические красавицы с длинными волосами и когтями, при помощи которых они передвигаются по горам. Эти красавицы ухаживают за прекрасными цветами эдельвейса и ревностно оберегают их от людей. Всех отчаянных смельчаков, которые делают попытку сорвать цветок, они без жалости сбрасывают со скалы. Но если человек желает сорвать цветок с чистыми помыслами, с искренней любовью к своей возлюбленной, чтобы преподнести ей в дар чудесный цветок, тогда хранительницы позволяют ему добыть его и оставляют в живых. В таком случае сорванные цветки не вянут и становятся талисманом любви. В моей семье до сих пор хранится этот чудо-цветок.

Иван закончил и взглянул в широко распахнутые глаза Милы.

– Врешь! – зачем-то сказала она.

Иван пожал плечами.

– Эта твоя лучшая история.

– История моего деда, – поправил Милу Иван.

– Теперь я понимаю, почему ты решил стать ботаником, – сказала Мила, затем грустно вздохнула и улеглась на подушку, повыше натянув белую ткань пододеяльника.

Иван вопросительно взглянул на девушку.

– Мне никто и никогда не подарит эдельвейс, – сказала Мила и отвернулась к стене.

Иван смотрел на девушку и думал, что вот такой, наверное, была бы его сестра, она так же смеялась бы, сидела у него на руках, у нее были бы такие же шелковистые бронзовые волосы, зеленые глаза, длинные пальцы, и от нее пахло бы клубникой. Она так же, как Мила, слушала бы его рассказы, и только с ней он мог бы быть настоящим, как сейчас. Иван чмокнул Милу в висок, та что-то пробурчала, но не повернулась.

– Спи, сладких тебе снов, – прошептал ей на ухо Иван.

Он долго лежал без сна, смотрел на проносившиеся в окне редкие огни встречных составов и думал о матери, и о том, что где-то там далеко у него действительно есть сестра. Он не знал о ней ничего, даже имени, знал только, что она родилась через год-два, после ухода матери, а значит она младше его лет на десять. Может зря он тогда был так категоричен с матерью, не стал ее слушать?

Иван устал терять, в свои неполные сорок лет, он уже успел потерять многих: сначала ушла из его жизни мать, потом начал меняться отец, и из жизнерадостного, розовощекого добряка он постепенно превратился в затворника. Но страшнее всего было день за днем, видеть, как угасает его могучий, непобедимый дед-великан, который, казалось, должен прожить до ста лет, который никогда не болел и всегда был безусловным авторитетом для юноши и примером для подражания. Бабушки он почти не помнил, она умерла, когда ему едва исполнилось пять лет, в воспоминаниях остались только руки с синими венками и маленьким шрамиков в виде звездочки между указательным и средним пальцами. Когда он остался один, то убедил себя, что нет ничего прекраснее одиночества, что ему нравится возвращаться в свою огромную профессорскую квартиру, где каждая вещь лежала на своем месте. И казалось, что дед просто куда-то вышел и сейчас вернется, или он отправился в одно из своих больших захватывающих путешествий, а отец сидит в своем кабинете за закрытой дверью и курит любимые вишневые сигары. Иван никогда не приглашал в этот дом гостей, и не встречался там со своей очередной пассией, для этого была куплена другая квартира с белыми стенами, на которых висели странные картины, кожаными диванами, стеклянными столами и прочей атрибутикой жизни плейбоя, как однажды написал один журнал, бравший у Ивана интервью в этих самых интерьерах.

Поезд занесло на повороте, колеса заскрипели, и Ивана вдавило в стенку купе, Мила же напротив, едва не упала с полки, но не проснулась, а лишь повыше натянула одеяло и вздохнула. Иван уже знал, что Мила часто вздыхает: вздыхает, когда чем-то не довольна, или о чем-то напряженно думает, вздыхает, когда он, Иван, чего-то не понимает и ей приходится объяснять снова, и, наконец, вздыхает во сне, как сейчас, когда что-то тревожит ее сон.