Эмилия Грант - Цена на материнство

– Снегурочка моя, прости… – то ли прошептал, то ли выдохнул я.

Но она только коротко мотнула головой, глаза влажно блеснули от слез.

– Девочка моя…

И реальность вдруг обрушилась на меня снова, со всеми запахами, звуками, цветами. Ментоловые сигареты завуча, перегар трудовика, удушливый одеколон географички… Кто-то включил свет, вокруг меня собралась толпа: в первых рядах учителя, за ними мои любопытные одноклассники… Бесплатный цирк.

– Ты меня доконал со своими выходками, Верещагин!

– Пусть только очнется – и пишет заявление! Хватит, восемнадцать уже.

– Да тюрьма по нему плачет!

– Светлана Пална, вы матери позвонили?

– Да-да, Верочка, выехали…

– А я давно говорила: в специнтернат его!..

– Олег Петрович, спуститесь, встретьте скорую…

Скорая… Да какая ему скорая? Так, пара оплеух. Встанет, очухается. Да я и по голове особо не бил! Размял бока. Меня и сильнее за школой метелили год назад, и хоть бы в медпункт кто отвел! Витенька, медалист, чтоб его…

– Ну что ты смотришь волком, Верещагин? – завучиха прожигает меня презрением. – Я тебе давно говорила: и в ПТУ…

– Да что вы с ним разговариваете, Наталья Владимировна, – цедит яд русичка. – Он же натуральный люмпен. Маргинал. Еще и наркоман, наверняка…

А я сижу на полу кучей дерьма, как преступник, которого кинули в яму. Сквозняк, холодный запах лекарств…

– Кому плохо? – врачиха метр с кепкой врезается в учительскую толпу ледоколом.

Суетится вокруг Витька, пульс, давление, фонарик.

Алина, не выдержав напряжения, громко всхлипывает и кидается вон из класса, отчаянно стучат ее каблучки…

– Подожди! – вырывается из моей груди полукрик, полухрип. – Алина, пожалуйста!..

И я бы догнал ее в два шага, но чьи-то руки клещами сжимаются на моих плечах.

– А ну, стоять! Куда собрался! Милиция уже едет! – и снова перегар трудовика.

– АЛИНА! – я кричу так громко, что у самого уши закладывает, и вокруг меня становится тихо-тихо, только слышно, как откашливается доходяга Витька.

Она замирает, споткнувшись. Оборачивается. Смогу ли я когда-нибудь забыть это выражение лица? Искаженного ненавистью, болью, обидой и… брезгливостью. Она смотрит на меня, чуть вздернув верхнюю губу, словно перед ней опрокинули мусорный бак с дохлыми крысами.

– Алина, ты же видела! Он оскорблял мою мать, Алина…

Она молчит секунду, другую, взвешивая, стоит ли вообще говорить со мной.

– Он говорил правду, Гар.

– Да как ты можешь! – я вырываюсь, что есть сил, но Алина только трясет головой, а хватка трудовика становится крепче. – Я же люблю тебя!

Она затыкает уши, мотает головой, как безумная, побелевшие губы что-то бормочут.

– Заберите его, заберите… Увезите… Пожалуйста… Заберите…

Смотрит на кого-то за моей спиной. Пытаюсь обернуться, разглядеть, но меня выворачивают в орла, на запястьях защелкиваются браслеты.

Приехали.

Меня ведут по коридору, по лестнице, снова по коридору. Я даже не могу выпрямиться, поднять голову. Вижу только обувь, бесконечные нарядные ноги. Лакированные ботинки, туфли с блестками, замшевые, красные, черные… Выпускной, блин. Что, довольны, чертовы пижоны? Будет, что обсудить на встрече лет через десять? Не благодарите. Потому что свой первый трах, эту мышиную возню, вам вспоминать не захочется.

– Эй, потише, потише, Верещагин, – мусор для профилактики хлопает меня по затылку, отчего в голове все звенит, выворачивает руки повыше. Плечи горят, но я молчу. Меня впихивают в буханку, где невыносимо воняет мочой.

– Я б на твоем месте сел вон туда, – другой мент, тот, что, видимо, подобрее, кивает на противоположную скамью. – А то у нас тут обоссался один…

Выпускной. О, вряд ли я смогу когда-то его забыть. День, расчертивший мою жизнь на до и после. И плевать я хотел на жесткие скамьи обезьянника, на надменные лица учителей, на гадкие слова Вити… Как бы он радовался, если бы увидел, как через пару часов после ареста в отделение прибежала моя матушка. Зареванная, но уже датая и при полном параде. Грудь навыкате, ресницы приклеены… А еще через полчаса вырулила из кабинета, утирая размазанную помаду, и следом за ней – капитан, застегивающий ремень.

– На выход его… Пока. И подписку о невыезде…

Родная милиция нашего городка. Маман, чью честь я, идиот, кинулся защищать…

– Ну что же ты, Гарик…

Да, все это останется во мне навсегда. Но черт бы с ними, с матерью, с Витьком и ментами. Алина. Вот, кто сделал мне по-настоящему больно. Хрустальная балерина треснула – и разбилась при первом же испытании. Тряслась над Витьком… Тоже мне, сказочку разыграли. Принцесса, рыцарь – и дракон. И дракон, разумеется, я.