Кира Мюррей - Сорок второе августа

В привычном молчании он взял свою чашку, заварил чай и пока тот остывал, заглянул в холодильник. Там практически ничего не было и Вениамин, сев за стол, обняв чашку ладонями, задумался о том, куда можно пойти позавтракать.

В этом не было ничего удивительного. Магдалина ела мало, а утром никогда. А о нем она, наверное, забывала. А он и не говорил ей никогда. У них не было принято заказывать, что хочешь на ужин или на завтрак. Каждый заботился о своих потребностях самостоятельно.

Он быстро выпил чай, чувствуя, как тот обжигает небо, но сидеть в полном молчании сегодня было как-то особенно тяжело. Как будто присутствие жены заполняло все пространство и давило невидимым грузом.

Вениамин поплёлся обратно в комнату, лег на кровать и включил телевизор, бездумно переключая с канала на канал. На кухне опять засвистел чайник.

Когда он понял, что смотрит футбол, который люто ненавидел всю свою жизнь, он взял ноутбук. Смотрел минуты три на пустую строку поиска, не зная, что написать. Как будто он отучился наслаждаться свободным временем. Не знал, что делать помимо работы, на которой всегда мечтаешь о доме и отдыхе.

Он услышал, как открылось окно на кухне и закрылась дверь. И включил какое-то глупое видео. Одно из тех, которое имеет около миллиона просмотра и не несет за собой никакого смысла. Ты смотришь его лишь ради того, чтобы убить время.

Но молчание квартиры давило и спустя полчаса он не выдержал. Засунул ноутбук в специальную сумку и быстро оделся. Зачесал волосы назад, убирая темные кудри с лица.

Когда он уходил дверь в кухню была по прежнему закрыта и если прислушаться можно было услышать завывание ветра. Наверняка, Магдалина сидит на подоконнике, как всегда, одетая слишком легко для этого. В одной руке держит кружку горячего кофе, другой медленно и как-то вдумчиво подносит сигарету ко рту.

Он слишком громко захлопнул за собой дверь.

Они никогда не интересуются друг у друга, куда уходят и когда вернутся, но почему-то Вениамин чувствует себя обязанным поставит девушку хотя бы в известность, что он ушел. На случай, если его присутствие так же давит на неё, как на Вениамина давит её присутствие.

Девушка дернулась, не ожидавшая хлопка двери, погруженная в свои мысли. Пепел сорвался с сигареты, падая на обгаженное бедро.

Магдалина чертыхнулась, пытаясь его стряхнуть, но на коже все равно осталась серая полоса.

Допила одним большим глотком кофе, наслаждая насыщенно-горький привкусом и затушила окурок об прозрачный бок пепельницы.

Был уже полдень.

Магдалина поставила кружку в раковину, бросив взгляд на телефон. Тот молчал. Не было ни пропущенных звонков, ни непрочитанных сообщений.

Что, впрочем, не было удивительно. Она упомянула в недавнем разговоре, что в субботу может быть придёт в гости, когда говорила с матерью. А так же, как-то говорила, что может быть наведается на сегодняшнюю лекцию.

Но ей не звонили, чтобы уточнить придет она или же нет. Лишь её мать ещё не смирилась с её привычкой приходить и уходить, когда вздумается, ориентируясь лишь на свое настроение.

Девушка захлопнула за собой дверь в ванную. Присела на крышку унитаза и взяла в руки тест на беременность, не решаясь его распечатать.

Ей было уже почти тридцать и она проходила тесты практически каждый месяц. Но один за другим они были отрицательными.

Она вздохнула, прикрыв глаза. Распечатала тест дрожащими руками.

В горле стоял ком и ей казалось, что она забыла, как дышать. Каждый вдох давался тяжело.

Она сидела, глядя на тест, ожидая, когда проявится одна или две полоски. И каждая секунда была тяжелой вечностью.

Девушка откинулась назад, затылком оперлась об стену, покрытую кафелем. Холод от неё побежал мурашкам вниз по спине.

Она так давно мечтает о детях. Она не хочет быть теми многодетными матерями, которые говорят, что дети смысл их жизни и не посвящают ни минуты себе.

Она ни за что не поверит в это. Человечество слишком эгоистично, чтобы бескорыстно находить смысл жизни в ком-то другом.

Если ты посвящаешь всего себя своему ребенку это не от светлой любви, а от того, что ты чувствуешь свою никчемность и надеешься стать хоть кем-то, если твой ребенок добьется хотя бы немногим больше чем ты.

Чтобы не быть какой-то безымянной и серой ничего не значащей личностью. Одной из многих. А чтобы с гордостью говорить: «а мой ребёночек достиг вот этого!». Как будто его заслуги автоматически и твои тоже.

А печаль в том, что эти дети чаще всего такие же бесполезные.