Ольга Солнцева - Реалити для героя

Мы усаживаемся за деревянный стол, и боец по-военному прощается с товарищем майором. Нам приносят чай с чабрецом, как две недели назад в монастырской пекарне .

Интересно, сердится ли А.В. на меня до сих пор?

Мне больше ни о чем не хочется его спрашивать. Точнее, есть один вопрос, но его просто так сразу не задашь. Поэтому я для начала предлагаю ему покурить:

– Ну ладно, – скрепя сердце соглашается он. – Чем больше сигарет я уничтожу, тем меньше вы будете себя травить.

Я щелкаю зажигалкой и отгоняю дым от глаза. А.В. в своем голубом пуловере на фоне голубой реки просто роскошен. Он подробно рассказывает о своих многочисленных знакомых, которые напоминают не то былинных персонажей, не то героев анекдотов.

Наконец, я спрашиваю:

– А в чем заключается пацанская этика?

Этот вопрос меня очень интересует, так как понятие "реальные пацаны" стало чрезвычайно важным в современной культуре.

А.В. объясняет:

– Слово «пацан» происходит…

– …от еврейского «поц»…

– …что означает «никчемный человек», – заканчивает он экскурс в лингвистику и переходит к социологии. – Поэтому надо говорить не о пацанской этике, а об обычной мужской этике. Эти правила существуют веками: не бить лежачего, не бить парня, если он с девушкой, не драться трое против одного.

– А двое можно? – уточняю я.

– Это в зависимости от обстоятельств, – уходит от ответа военнослужащий.

От этики мы переходим к политике, которые, как известно, несовместимы. Но именно тут наши траектории и сближаются в первый раз. Тринадцать лет назад, когда в Подмосковье в последний раз были губернаторские выборы, мы оба работали в предвыборных штабах – только он у кандидата Г., а я у кандидата С. Один из них был от молодых военных, а другой – от старой номенклатуры. Программы у обоих оказались практически идентичны, но Г. со своей командой оказался более решительным и менее щепетильным. Его бойцы как на самой настоящей войне, в полной мере использовали приемы разведки и контрразведки. Номенклатурный С. хотел, чтобы все было по-честному, и проиграл.

Время, увы, нельзя повернуть назад. А я могу прямо сейчас повернуться и уйти – я за честную борьбу на объявленных условиях.

– Пойдемте, я вас провожу, – предлагаю я, когда все слова уже сказаны.

Уже холодает и темнеет.

Мы снова идем по аллее. От политики один шаг до истории. Когда-то тут поблизости была Немецкая слобода, где Петр I навещал Анну Монс.

– А крут был Петр Алексеевич, – неодобрительно замечаю я. – И на Лопухиной женился, и с немками развлекался. Обе ревновали, обе напоролись.

– Это политика! – резонно замечает мой спутник-военный. – Она крутилась с немцами.

– Но он не был на ней женат, – вношу я историческую справедливость.

Самодержец Петр Алексеевич был мачо еще тот. В день своего возвращения в Москву из-за границы он посетил дом Анны Ивановны, а вскоре сослал супругу Евдокию Лопухину в монастырь. Впрочем, Анне тоже вскоре не поздоровилось: в 1706 году ее обвинили в ворожбе и пороли кнутом. Зато торжествовала наложница Марта, с которой Петр появлялся повсюду. Вскоре она перекрестилась в Екатерину, а в 1711 году Петр велел считать ее своей женой. Говорят, у нее был очень легкий нрав, и она одна умела снимать с царя приступы судорожной головной боли: ласкала его, гладила его по голове и что-то напевала. Царь засыпал у нее на груди и просыпался через два часа совершенно здоровым. Первая императрица родила своему повелителю одиннадцать детей, из которых выжили только двое. Когда до Петра дошли слухи о связи жены с братом Анны камергером Монсом, того казнили. С супругой Петр примирился лишь перед смертью.

Странные пересечения судеб, если вдуматься, не так уж и странны. Петр был великан – 2 м 4 см, и в тесных закопченых комнатах ему не хватало кислорода. Проходя через низенькие двери в своем московском домике, он сгибался почти пополам. Ему, наверное, просто хотелось вырваться из этой тесноты на свободу – в просторные залы с высокими потолками, к морю, к небу…

Мы проходим здание старой казармы. Теперь там на первом этаже ресторан «Анна Монс».

А.В. живет точно в таком же доме, что и я – сталинка, середина пятидесятых. Здесь потолки три метра. Он вручает мне ключи, и мы заходим в подъезд.

Я открываю железную дверь и отдаю ему связку:

– Все, я вас проводила. Теперь вы справитесь сами. Мне, наверное, уже пора.

– Да заходи уже, – с легкой досадой говорит герой будущего рассказа.