Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Наташа – рождение яркой кометы

Моя недолгая жизнь подобна комете, стремительно пронесшейся по небосклону. Но она была настолько яркой, что многим не хватило бы и десяти жизней, чтобы испытать все то, что испытала я.

Сейчас, с высоты прожитых лет, я словно смотрю на свою жизнь то с одной, то с другой стороны. Будут ли меня осуждать? Наверно. Жалеть? Возможно… Не жалейте! С детства жалости не выносила, себя никогда не щадила, да и других тоже! Кто-то ищет сострадания – но только не я. Жалость – удел слабых, а я себя слабой никогда не считала.

Отсюда, сверху, моя жизнь воспринимается совсем по-иному… Но я буду описывать всё так, как когда-то ощущала, понимала, чувствовала…

Вспоминая свое детство, я могу сказать, что это было счастливое и беззаботное время, даже несмотря на то, что у меня не было родителей. Я жила в большом светлом доме, где всегда сновало множество слуг, готовых исполнять любые капризы веселой и озорной девочки. Все считали меня смышленым ребенком, для своих лет развитым не по годам.

Рядом с домом было большое подворье, где жили и работали крестьяне, тенистый парк с озером и раскидистый сад. В доме детей больше не было, потому играть мне приходилось с дворовыми ребятишками, но меня это нисколько не смущало. Мне покупали столько игрушек, что особой радости я от них не получала и, собрав часть в охапку, частенько бежала во двор их раздавать. Большое удовольствие мне доставляло смотреть, как горят глаза ребятишек, которым я вручала бесценные для них дары.

Помимо нянек и служанок, со мной всегда была Катерина. Она обучала меня грамоте, читала книжки. Голос ее был мягким, бархатным, а неспешные речи лились как журчащий ручей. Катя казалась мне очень красивой, ее платья отличались от одежды слуг. Прибегая к ней в комнату, я забиралась на стул перед большим комодом с зеркалом и примеряла ее украшения. Катя покупала мне нарядные платьица и красивые туфельки, но я чувствовала себя в них скованно: в таких нарядах неудобно лазать по заборам и гонять в горелки.

Моя спаленка на втором этаже была светлой и просторной. Рядом с ней находилась комната Гриши. Именно так я звала его, не ведая, что он мой родной отец. В доме к нему обращались не иначе как Григорий Григорьевич, и для всех, кроме меня, он был очень даже важным господином. Слуги его побаивались, уважали и старались без дела не тревожить.

В доме были заведены строгие порядки и правила, но на меня они не распространялись. Я могла без стука забежать к нему за какой-либо надобностью, он позволял мне с ногами забираться на постель, а если он ласково журил меня, то я махала на него своей маленькой ручкой и, задорно смеясь, убегала. Мне вовсе не нравились нравоучения: ни Гришины, ни чьи бы то ни было еще.

Гриша был молод, высок и статен, я часто видела его в военной форме. Мне нравилось заглядывать в его красивое лицо. Случалось так, что он подолгу не бывал дома, а когда появлялся, то сразу начинались кутерьма и веселье. Его навещали друзья, одетые в точно такие же мундиры, за столом собирались шумные компании, они много пили, громко кричали и, опьянев, звали дворового с гармошкой и во всю глотку орали песни. У некоторых после таких застолий не было сил сесть на коня: их развозили по домам, погрузив как дрова. Гриша же, подвыпив, становился чрезвычайно ласковым и приветливым, но его чрезмерное внимание меня вовсе не радовало. Крайне неприятно было, когда он меня чмокал: больно кололась щетина, и от него противно плохо водкой, а для меня не было ничего хуже. Я зажимала носик, бросала ему «Фу-у-у-у!» и бежала прочь, к дворовой ребятне.

…Шел 1763 год, и я, пятилетняя Наташа, не могла знать всего, что происходило в то время в Петербурге. А потому жила я свободно, счастливо и по-детски непосредственно, не задавая никому лишних вопросов, кто таков Гриша на самом деле и почему я нахожусь в его доме…

Сейчас мне под силу увидеть всё разворачивавшееся тогда действо целиком, и я поведаю вам, с чего всё начиналось…

Красавцы братья Григорий и Алексей Орловы растормошили своим появлением светское общество Петербурга. Особенной красотой отличался старший, Григорий. Ему были в равной степени присущи и непутевость, и доброта. В гвардейских частях он пользовался всеобщим уважением, и шла молва, что он последнюю исподнюю рубаху снимет, чтобы помочь другу. Братья Орловы – офицеры Преображенского полка – были кумирами гвардейцев: в драках и кутежах они всегда оказывались в первых рядах.