Ксения Беленкова: Симптомы любви

Сейчас должна решиться моя судьба. Вы себе не представляете, как это – стоять одиноко среди воющей пурги, замерзая в ожидании счастья. Кто бы мне рассказал еще пару месяцев назад, что я буду рисковать своим здоровьем ради какой-то девчонки, не поверил бы. Да что там, даже рассмеялся. Но как же молод и глуп я был тогда – в свои тринадцать лет. А сейчас мне не страшно подхватить воспаление легких в этот морозный и вьюжистый день, только бы пришла она – моя Инга.

Снег сыпет в лицо, забивается за воротник. И роза под курткой так и колет своими шипами прямо в грудь. Ветер пытается сорвать шапку, а ноги замерзли, и я уже не чувствую пальцев. Но делать нечего: только вспоминать, как я дошел до жизни такой. Как сумел всего-то за пару месяцев превратиться в неисправимого романтика. Если у вас есть немного свободного времени, слушайте…

Моя история началась в первый день зимы. Да, я это совершенно точно запомнил. Мама оторвала лист календаря и вздохнула:

– Эх, почему листы календаря нельзя приклеить назад?

А папа зашелся смехом, при этом похлопывая себя по задним карманам на джинсах. Папа все время смеется над чем-то ему одному понятным. Это расстраивает маму. Меня же в этот день, казалось, ничего не сможет расстроить. Все шло, как обычно: тарелка хлопьев с молоком, пузатый рюкзак, ботинки у двери, лестница и знакомый мир вокруг моего подъезда. На углу я встретился с Бочкиным, и мы отправились в школу.

– Вот и зима пришла, – уныло заметил Бочкин.

Он стащил с носа очки, протер их и напялил обратно, с подозрением вглядываясь в нехитрый пейзаж возле нашего дома. С Бочкиным всегда так: что бы ни произошло, он будто не рад. Зато я рядом с ним всегда чувствовал себя жутким оптимистом.

– На каток станем ходить, – подбодрил друга.

– У-г-у, – протянул Бочкин и шлепнул ботинком по луже.

Зима в этом году явно не поспевала за календарем. Костлявые деревья сбросили листву, газоны побурели. И луж вокруг было не счесть, хоть в плавание пускайся. Прохожие топали в резиновых сапогах, и дождь моросил, точно осень не кончалась. Но все это казалось мне тогда даже забавным. Дождливая зима – разве не смешно, сами посудите?

В школе все неслось своим чередом. Староста класса Катька Фирсова, изучив свои списки, провозгласила:

– Адаскин сегодня дежурный. – И зыркнув на меня, как судья на обвиняемого, переспросил: – Бориска, ты меня слышал?

Как вы поняли, Бориска Адаскин – это я и есть. Собственной персоной. И нечего было Катьке на меня так пялиться. Мало ли, что в прошлый раз я пропустил свое дежурство, с кем не случается?

– Я счастлив это знать! – ответил с таким видом, будто оказаться дежурным моя мечта с детства.

Катька скривила подозрительную мину, перекинула толстую косу через плечо, но промолчала, тем более что прозвенел звонок.

Первым уроком была литература, и в класс уже вплывала наша училка Эра Филимоновна. Все ее тело чуть колыхалось, будто по кабинету гулял ветер. Лишь прическа оставалась недвижимой – залаченная волосок к волоску. Эра Филимоновна была немолода, меланхолична и очень медлительна. Когда она что-то рассказывала, класс буквально засыпал, убаюканный ее тихим, низким голосом. Лишь я один, как ненормальный, то и дело подскакивал над своим стулом. Эра Филимоновна имела одну привычку, которая жутко мешала мне спать на ее уроках. Чуть ли не через каждое предложение она нараспев приговаривала: «А-да-льше». Мне же сквозь дремоту всегда казалось, будто меня вызывают к доске. Как только я слышал тягучее «а-да», то сразу подпрыгивал, думая, что Эра Филимоновна начинает произносить мою фамилию – Адаскин. В этот раз мне, как обычно, не удалось хорошенько выспаться на уроке литературы.

Крах прежней жизни случился на третьей перемене. Я стоял в коридоре возле кабинета химии. Все вокруг суетились и галдели, как на вокзале. Какой-то хилый ботаник примостил свою тетрадь на подоконнике и корпел над домашним заданием. Тем временем дылда из параллельного класса от скуки все время подкалывала его. А если ботаник не реагировал, отвешивала ему щелбан по затылку. Тогда он потирал ушибленное место, передергивал тощими плечами и снова вонзал нос в свою тетрадь.

– Отстань уже от него, – сказала вдруг какая-то малявка с худосочным хвостиком на макушке.