Надежда Нелидова: Тайна чёрной розы

Другая сумка, глубокая и мягкая, ничем не отличалась от сотен сумок, обожаемых домохозяйками. Они практично рассчитаны на буханку хлеба и пакет молока, и имеют массу отделов, карманов и кармашков «на всякий случай».

«Молнию» повыше коричневого брюшка заело сразу после покупки, и расстроенная хозяйка принесла её в ломбард, сильно сомневаясь, что за неё дадут хоть пятьдесят рублей. Дали тридцать.

Нетрудно догадаться, кому принадлежала первая сумка, кому – вторая.

– Добрый день, – поздоровалась полная сумка.

– Мо-онинг, – пропела в нос сумочка. И вновь наступило молчание. Старая сумка заговорила из старомодной учтивости и не успела придумать, о чём беседовать дальше. А дочь туманного Альбиона вовсе не мечтала иметь подобную собеседницу.

– Не правда ли, премерзкая погода: слякоть, сырость, – кашлянув, сказала сумка. Как видим, предметы обихода перенимают от своих хозяев банальные фразы, используемые для знакомства. Если бы у гламурной сумочки были плечи, она бы, хмыкнув, пожала ими.

– Англичане говорят: нет плохой погоды – есть плохая одежда, – и модница блеснула лакированным бочком, чтобы показать, что ей не грозит ни ветер, ни дождь. Большой сумке блеснуть было нечем, и она притихла. Вряд ли возобновился бы их диалог, если бы не событие, развернувшееся на их глазах…»

Я дочитала сказку.

– Как? – спросил редактор. – Берёшься за зарисовку о сказочнице?

– Подражание Андерсену. И фамилия Хансен. Это не блудная дочка Хансенов? Лариса, кажется, полненькая такая?

Про таких говорят: в семье не без урода, позор родителей, свихнулась, сбилась с панталыку, пошла по кривой дорожке и пр. Ни одно модное течение не обошло стороной эту девицу: то лохматую как пудель, то лысую, то с качающимся на темени радужным петушиным гребнем, то зеленоволосую. По природе же она была альбиноска, как и её далёкие предки. И многажды влитая русско-татарская кровь не разбавила северные гены, просолённые, вымоченные в селёдочном холодном море.

Родители, уважаемые люди, купили дочке квартиру в соседней области: с глаз долой, из сердца вон. «Выбросили кусок», как салтыково-щедринская Арина Петровна Головлёва.

О прожигательнице жизни доходили разнообразные слухи. То она на спор, в подгузнике, чепчике и с пустышкой во рту – младенец в центнер весом – ехала в метро в час пик, а такие же балбесы мажоры, давясь от смеха, выкладывали её на ю-тюб. То в день десантника голышом купалась в фонтане, вопя: «Я одета в красоту молодости!».

Рассказывали, Лариса даже попадала в обезьянник. За решёткой, едва ворочая языком, она требовала право на один телефонный звонок и вызов адвоката. На это ей без обиняков обещали: « Мы тебе счас кровавую дрисню вызовем, а не адвоката».

***

Её сестра-близняшка, напротив, оправдала надежды семьи. Села в кресло начальницы, вышла замуж за правильного состоятельного человека. Шумная, разбитная, она легко обрастала связями, подругами и любовниками (муж её тоже был тот ещё ходок. В таких семьях обыкновенно царят гармония, мир да лад). Обожала вечеринки, где скакала и веселилась как ребёнок. При её появлении всюду – в высоких ли кабинетах, в бандитских ли притонах – раскидывались руки и вырывались искренние восклицания: «О-о, кто к нам пожаловал!».

От таких мужчины теряют головы и позволяют вертеть ими как игрушками. Что-то между чеховской Аксиньей: наивно улыбающейся как молодая гадюка изо ржи, – и купринской держательницей номеров Анной Фридриховной. Такой тип холодной, расчётливой, восторженной девочки-женщины. Они идут по жизни, и бетонные стены на их пути рушатся от прикосновения мизинчика.

Горе тому, кто переходит им дорогу. Так же играючи и весело они уничтожают, стирают противника с лица земли. Попавшие к ней в немилость паковали чемоданы и «с жёнами, с детьми и с домочадцы, и со всеми животы» бежали из города, где им не было бы житья.

Когда она, крупная, золотоволосая, с победно выставленной витринной грудью, стремительно двигалась к президиуму – от образуемого ветра в зале разлетались листы бумаги и шевелились волосы на головах сидящих.

Вот такие разные сестрички Хансен.

Оторвавшись по полной, Лариса заявилась в родной город с имуществом, уместившимся в школьном рюкзачке. Квартиру, как потом выяснилось, она переписала на семейку многодетных алкашей.

У нас сдружилась с кладбищенским смотрителем-поэтом («Поэт несчастный и безвестный – а значит и высокой пробы»). И осела в домике рядом с милейшими, кроткими, тихими его подопечными. Прибирала заброшенные могилки, садила цветы. Мыла в часовенке полы, отскребала от воска подсвечники. На отпеваниях подтягивала батюшке неожиданно чистым и высоким голосом.