Валерий Михайлов: У чёрной розы белые шипы…

На каком-то безымянном островке
Я лежал, раскинув руки на песке,
А кругом такая глушь, такая тишь,
И от солнца плавился Иртыш.

То ль высоко плыли облака,
То ль неслышная текла себе река,
То ли раздушился полынок,
То ль унёс на счастье ветерок.

Но казалось: на песчаном островке
Это я плыву куда-то по реке
По-над всей на свете маятой,
Взятый вольной волею святой.

Ничего такого не случилось.
Сердце, не забилось ты сильней.
Может, эта жизнь мне лишь приснилась,
Может, это я приснился ей.

Потихоньку срок я отбываю,
Никуда уже не тороплюсь.
Сон дурной ли, светлый забываю,
Ничему на свете не дивлюсь.

Знаю только, есть над головами
Облако, не видимое нам, —
Помнит оно всё, что было с нами,
Что невольно показалось снами,
Как и то, что не открылось снам.

Зачем это всё, нипочём никому не известно.
Вот мысль пронеслась и пропала, не сыщешь следа…
Душа, ты сгорела бы вроде, но снова воскресла,
Меня ты когда-то покинешь, но, может быть, не навсегда.

Ничто из возникшего здесь вовсе не исчезает:
Ни чувства, ни думы, ни даже текучая плоть.
Вон облако где-то кочует и, тая, не тает,
Пронизано светом оно изнутри, где таится Господь.

Там всё, что тут прожито, понято и пережито
И мною и всеми, – от разума озарений до полутёмной
мыслинки сырой, потайной.
Там целое жизни, то, что в мире давно сожжено и разбито,
И облако это куда-то летит бесконечно над бренной твоей
головой.

Что было, то пропало,
И неча ворошить.
А помнишь – что попало,
Что лучше бы забыть.

Какие-то заборы,
Суровые дома,
Жилья глухие норы,
Сошедшие с ума.

Угрюмые стояли
Рядами там и тут,
Так, словно их призвали
Вершить неправый суд.

Лишь краска оплывала
Под снегом и дождём,
Сгущённая немало
И сажей, и свинцом.

В ней тени проступали,
Готовые полечь,
Как будто тайну знали,
Но позабыли речь.

И я, почуяв это,
В сырой тоске немел,
Хотя ещё не ведал
Всё, что сказать хотел.

Дышал,
чем Бог послал…
По осени
чуть сыроват, тревожен
воздух был.
Я что-то в нём такое уловил,
что было до рожденья, что ли,
со мной ли,
с кем ли,
не понять, —
и я затосковал
о древней воле,
ещё не зная,
как её назвать.
Степная пыль, прибитая дождём…
Так остро пахло
полынью, полем
и тополиною корой,
намокшею, зеленовато-серой,
и досками заборов тёмными
(тем убиенным деревом,
с потусторонней памятью о лесе).
И поднебесье
спустилось
и клочками сизых туч
почти над головой летело,
под рваным ветром
ворчало, бормотало, пело
и проливало
в воздух, летом поиссушенный,
тревогу
влажную,
сулило мне дорогу
туда,
где сонные текут в равнинах реки
и земляные,
лесовые
обитают человеки,
где был когда-то
хлеб, и кров, и дом,
и говор песенный
на языке родном…
Вот так
я и дышал —
тем воздухом,
что Бог
по осени
и по рожденью
мне послал.

Мне жить пришлось в чужих краях, —
Не показалось мало, —
Где пропадала жизнь моя,
Да всё же не пропала.

Но и родимая земля
Не всех ли нас достала —
Там загибалась Русь моя,
Но вовсе не пропала.

И что ни год – за два идёт,
И что ни век – железный,
Но русский наш народ живёт,
Свой путь свершая крестный.

Когда я вспоминаю об отце
С его последней мукой на лице
Беспомощном, то как прежде обмираю,
Как будто с ним я снова умираю.
Зачем за столько лет я не ополоумел,
Не я ли с бедным с ним тогда же умер,
Как раньше с мамой умер ли не я?..
Мы только разделённая семья
На тут и там , но вместе мы одно —
Сквозь чёрное глядим теперь окно,
Во мгле пытаясь разглядеть друг друга,
Расслышать и понять, пока разлуки вьюга
Слепая не уймёт нелепой стужи
И не соединит навек родные души.