«От жизни, от счастья земного…»
От жизни, от счастья земного
Осталось всего-ничего.
Сказать ли последнее слово?
Кому – да и что мне с того!
Ведь сердце оно не утишит
И тамошний суд не проймёт.
А здесь если кто и расслышит,
То вряд ли когда-то поймёт.
«На ветер, на ветер, на ветер…»
На ветер, на ветер, на ветер,
На ветер бросал ты слова.
А ветер едва ли заметил,
Ему что слова, что листва.
Не пашет, не жнёт и не сеет —
Он звёзды, как искры, несёт.
И всё, что ни есть, он развеет,
И всё, что ни есть, не спасёт.
«Пустыня моря и земли пустыня…»
Пустыня моря и земли пустыня
Безумной тварью сплошь заселена…
Осталась лишь одна пустыня неба,
Она горит, безвылазно темна,
Далёкими безумными огнями,
Бессильными пространство растопить…
И грезят души неземными снами,
Которыми им остаётся жить
В пустыне времени, безумном самом…
А ей же всё на свете нипочём…
Где вечно мне лететь – куда не зная —
Безумной искры брошенным лучом.
Сначала горлинки исчезли,
С дымком их сизым воркованья,
С таким флейтистым на рассвете
Домашним тёплым говорком.
А следом и дрозды пропали,
В блестящих фраках музыканты,
Певцы весенних, голых веток,
Солисты синих вечеров.
И даже воробьёв не видно…
Умолкли звонкие ватаги,
Весёлые и шебутные,
Неунывающих проныр.
Теперь за окнами лишь скрежет,
Бесцеремонный, наглый, злобный,
Царапающий слух и небо,
Невиданных пернатых тварей…
Их звать – афганские скворцы.
Поналетели… исклевали…
Похоже, всё и всех, кто прежде
Одушевлял согласным пеньем
Сады, и парки, и дворы.
Вчера воздушные мигранты,
Они хозяйничают шумно —
Завоеватели пространства,
Разбойники исконных гнёзд.
Взлетают с жадным треском стаи,
Желты нацеленные клювы,
Сверкают вострые глазёнки
Шальным и яростным огнём.
Людей они в упор не видят,
Заряжены одним стремленьем
К добыче. Глад ненасытимый
Птиц гложет. Жжёт неугасимо
Желание: клевать! клевать!
Крушить и рвать что только можно:
Плоть ягод, и плодов, и зёрен,
Гнездовья, кладки, всё живое,
Врагов крылатых и иных.
И резать ржавым криком воздух,
Покой чужой и ненавистный,
Которому прощенья нету
И быть, конечно, не должно.
«Вот этот скрежет надо бы простить…»
Вот этот скрежет надо бы простить
Скворцам, поналетевшим из Афгана,
Что разучились петь, им лишь бы есть и пить…
Там век война – а птицам это странно.
От взорванной земли летят, куда глаза глядят,
Чего наслушались – так то и повторяют.
А что кругом война, дурдом, ползучий ад,
О том скворцы пока ещё не знают.
Глаза устали
Слова читать,
Живые дали
Им созерцать.
Небес просторы,
Кочевья туч,
Немые горы
В изломах круч.
Летят бакланы
По-над водой
Стрелою рваной
На бой морской.
Лещам на горе,
Как смерч, падут —
И взбучат море,
И рыбу бьют.
Пена клочками
И кутерьма…
Хохочут чайки:
Поживы тьма!
Сверкают брызги,
Хоть не слепят.
И солнца искры
Волну рябят.
Я пил молодое вино,
И мне рассказало оно:
Что вольно, беспечно – то вечно,
Поскольку ему всё равно.
Я старого выпил вина.
– Поверь, твоя участь страшна, —
Оно прохрипело с ухмылкой, —
И в этом твоя лишь вина.
Я чашу налил через край
И ад в ней увидел и рай,
А дальше ни дна ни покрышки —
Сплошной и безумный раздрай.
Наверное, всё неспроста.
Теперь позамкнуты уста.
В горах созерцал я картину
Под каменной сенью креста:
Змеится сухая лоза…
Там горькая бродит слеза,
Счастливая и святая,
Как встарь застилая глаза.
«– Я просто поэт, да и только…»
– Я просто поэт, да и только,
Что надо им всем от меня?.. —
Недоумённо и горько
Кричал он, кого-то виня.
Он знал лишь одно, что негоже
Губить его годы и дни,
Не в силах представить, да кто же,
Да кто же такие они ?
Стакан за стаканом пустели,
В них тихо плескалось ничто,
Стаканы в пространство летели,
О звёзды угрюмо звенели…
Глаза от вина голубели
И в дали такие глядели,
Которых не видел никто.
Читать дальше