Ангелина Ромашкина - Новогодние рассказы

Утром мы наряжали елку. В обед запекали утку с яблоками. После обеда лепили во дворе снеговика. Она бросала в меня набухшие снежки, ожидая ответной атаки. Я смущался и не вовлекался в ее игру, вросши в землю, как ледяная фигура Деда Мороза. Но радовался тому, что весело ей. Вечером мы пили терпкое гранатовое вино, закусывая дряблыми, но сочными яблоками, смотрели забытые мною советские комедии, смеялись и грелись в объятиях друг друга. Я чувствовал: за несколько дней знакомства она что-то сломала во мне. Нечто заиндевевшее, ненужное. Но в то же время я понимал: если она уйдет, исчезнет из моей жизни, я покроюсь тройным слоем льда.

31 декабря рано утром, часов в семь, она разбудила меня поцелуем. Щекотливым. Согревающим. Мятным. На смятой льняной простыне стоял деревянный поднос. На нем ждала моих прикосновений чашка крепкого обжигающего кофе без молока. На блюдце лежала парочка рогаликов с корицей и сахаром.

Обладательница пшеничных волос любила вставать в пять-шесть утра. Неспешно завтракать в одиночестве, закинув стройные ножки на подоконник. Слушать в наушниках аудиокниги. Смотреть в окно. Я не вторгался в ее привычки, хоть и очень этого хотел.

В восемь утра она предложила прогуляться по городу и заодно заглянуть в пекарню. Там продавался яблочный пирог, который она так любила, но не умела готовить. Она непринужденно заводила разговор с прохожими в парке, скатывалась с детьми с ледяной горы, не жалея фетрового рыжего пальтишка. А в пекарне даже одарила объятиями булочника, который сделал ей скидку на пирог и парочку багетов. Я же был смущенным, иногда ревнивым зрителем.

К обеду мы вернулись в квартиру. Я никогда не обращал внимание на атмосферу мест, в которых бываю. Но ее маленькая двушка казалась уютным гнездышком, где каждая вещь органично вплеталась в интерьер. Без пледа с верблюжьими пятнами диван стал бы бездушной махиной из полистироловых подушек и деревянных подлокотников. Стеклянные баночки, водруженные на узкие полки над плитой, с рассыпным чаем манили к себе. Особенно в холодные вечера. Хотелось не просто за минуту вылакать чай, а устроить целую церемонию с долгими разговорами. Гирлянды, назначение которых я всегда обесценивал, делали нас в ночи героями мелодрамы, над которой я никогда не плакал, но участником которой охотно стал в декабре.

К вечеру мы перенесли круглый деревянный стол из кухни в гостиную. Она достала шелковую красную скатерть с золотистой вышивкой; рожковый подсвечник; хлопковые белоснежные салфетки; бокалы под шампанское; несколько фарфоровых тарелок со снежинками на ободках. Одним глазом я наблюдал за новогодней ТВ-программой (там шел фильм «Иван Васильевич меняет профессию»), а другим – за ней. За ее легкостью, женственностью, магическими движениями. Как виртуозно она зажигала свечи. Как раскладывала столовые приборы с серьезным лицом, сдвинув брови, будто к нам в полночь нагрянет ревизор по этикету. Как нарезала мясной рулет, втихаря отправляя неровные кусочки в рот, думая, что я ничего не замечаю. Как разглядывала этикетку шампанского, словно она видит ее впервые в жизни.

За час до курантов мы уже сидели за столом, напротив друг друга. Я читал в ее глазах волнение. Детское волнение, которое пригвождает тебя к стулу, когда нужно рассказывать стихотворение перед чужим дядькой с искусственной белой бородой. Она растирала ладони. И я заметил, что ее пальцы голые. Исчез перстень с янтарным камнем.

– Остался всего час до наступления Нового года, – с грустной улыбкой произнесла она. – Я знаю тебя всего несколько дней. Ты немногословен, порой угрюм. Но мне с тобой тепло, представляешь?

Я сжался, словно пересушенная в духовке утка с яблоками.

– Я бы могла дождаться курантов, чтобы загадать желание. Но мои мечты и без того воплощаются в реальность каждый день. А сейчас я боюсь, возможно, впервые в жизни, что моя Вселенная подведет, спасует…

В тот момент мне почему-то захотелось сбежать, провалиться сквозь бетонный пол, очутиться на другом конце страны, планеты. Ладони стали скользкими, будто их смазали растительным маслом. А уши перестали принимать поступающие извне звуки. Я не слышал, что говорят по телевизору. Не слышал звуки петард, взрывающихся под окном. Почти не слышал ее мелодичный, но сбивающийся с нужного ритма голос.

– Я бы хотела… – она сделала паузу и достала из кармана поплиновых расклешенных брюк красную коробочку с позолоченной лентой, – чтобы мне теперь всегда было тепло. – Она протянула мне футляр. В нем оказался ее янтарный перстень.

Читать дальше