Ирэна Лаис - Разные грани и лица любви

на своем чердачке вместо многочисленных позолоченных кандилябров она зажигала пару жутко-пахнущих свечей – ничто не смущало ее. Словно застывшая над какой-то мыслью, она старела день ото дня. Ее ничто не пугало, не волновало, не удивляло. И даже после диагноза тяжелого воспаления легких ничего не изменилось. С обычным смирением она приняла эту весть, словно давно ждала ее. Смерть забрала ее жизнь тихо, легко, без сожаленья. Лишь ее последние слова об ъяснили всю эту драму одной маленькой, почти бессмысленной жизни:

«Лизонька, помни, любовь приносит одни страданья. Я любила лишь твоего отца, а он любил другую. И поэтому я зачахла уже в 16 лет, когда меня выдали замуж за него.

Грустно… ведь я и сейчас люблю его.»

Лиза осталась одна. Она собрала все свои силы, чтоб жить дальше, ведь было что-то, что было ее оплотом в ее странной жизни – любовь к молодому художнику. За последние два года она ни разу его не видела и даже не знала жив ли он, принял ли советскую власть, что с ним и где он. Ей было уже двадцать. Она устроилась на работу на заводе швеей. Когда-то на месте фабрики был большой суконный магазин ее отца. Теперь же там была фабрика, где множество жен и дочерей расстрелянных князей, аристократов и царских военнослужащих, а так же жен новоиспеченных труженников советской страны, сидели часами перед швейными машинками длинными рядами в серых косынках и шили рубашки одного цвета и пошыва. Какая ирония судьбы…

Дни текли словно в серо-черном калейдоскопе. Лишь одно выделяло Лизу из всех этих бездушных механических призраков за швейными машинками – то, что в нее был

безумно влюблен директор фабрики – многоуважаемый Антон Антоныч, приятный мужчина неопределеного возраста от 35—45. Кем он был до революции, как стал

директором фабрики, почему не женат – никто не знал. И меньше всего на свете это интересовало Лизу. Хотя она и знала, что выйдя замуж за него, она наконец избавится от этой страшной жизни на чердаке, но все равно день ото дня она все больше избегала случайных встреч со своим директором. Она никогда ни о чем не просила его, никогда не пользовалась его благосклонностью, хотя и постоянно вспоминала последние слова матери. Может когда-нибудь она б и приняла его предложение руки и сердца, если б не один осенний вечер, который не изменил ее судьбу, а именно и был ее судьбою.

– Ани и Сашик

Она сидела и смотрела из окна. Легкая шаль как-то жалко и неаккуратно полувисела на ее сьежанных плечах.

Он ходил по комнате, гремел посудой, спотыкался о старый паркет, который так и трещал от его топота, искал сигареты, бормотал что-то под нос, сердился, жаловался на мир, на советскую власть, а точнее на осколки власти разваливающейся державы, на несправедливость жизни, то и дело задавая вопросы богу и кляня его за то, что он покинул человечество, отвернулся от него, и сразу же просил прощенье за бред

жалкого, простого смертного.

Она его не слышала, не видела, ей очень хотелось прикурить, но муж, общественные правила и вообще много чего не позволяли ей этого сделать. А так хотелось почувствовать себя американской актрисой с длинным мундштуком в руке, в тонких

черных перчатках и кольцами поверх них, в элегантной шляпке, в дорогом серебряном платье и длинным жемчужном ожерелье на груди.

Ей было сорок четыре, как и ее мужу – вечно небритому, угрюмому, рано постаревшему чернорабочему Сашику. Она не разучилась еще мечтать, как

семнадцатилетняя девочка, какой она часто себя вспоминала и горько грустила. Боже мой, как же она была влюблена тогда в веселого, юморного, высокого шатена с сине- синими глазами – в своего Сашика. Весь мир был тогда влюблен в него, все девченки Ленинакана, а он… он только и смотрел на нее ласковым, безоружным взглядом.

Она помнила тот день, то самый лучший день, когда она шла за молоком в магазин, и день был такой же теплый (прям как сегодняшний, спустя двадцать семь лет): на ней было бежевое платьице и туфли на модном каблучке, она словно летела на них по солнечным незатейливым улочкам родного города, вдали дымел завод, и даже в клумбах его дыма она видела его улыбку, его черты…, которые в один миг вдруг очертились перед ее лицом, и голос донесся словно из другого мира,

– Куда же ты, Ани, так бежишь?

У нее земля расплылась под ногами и от этой невесомости она потеряла дар речи.

– Позволь мне донести твою сумку с покупками до дома.

Она снова промолчала, но сумка, словно сама по себе перешла в его руку.