Людмила Мороз - Хозяйка игрушечной фабрики

– Запомни, что нету тут твоего ничего! Нет! – Ожесточено, с какой-то звериной ненавистью сверкнула глазами, похожими на крохотные бусинки, старуха. И тут невестка не выдержала, и выкрикнула в ответ:

– Да сколько вы будете мною уже помыкать? Да, пускай будет по-вашему, что нет моего тут ничего! А при чем тут цветы? Раз они не мои, так пускай же ни мне, ни вам, никому не достанутся! Ни вам, ни мне! – С этими словами женщина резко переломила тонкие стебельки. И со всего размаху швырнула их на пол. А потом принялась топтать, тоненько всхлипывая, как сильно обиженный ребенок.

– Дура, дура, да что ты делаешь! – Попыталась остановить ее свекровь. Но, увидев злой, решительный взгляд, остановилась, как словно споткнулась. А потемневший от гнева взгляд женщины задержался на широком кожаном диване, покрытым простым одеялом, сшитом из крохотных лоскутков. Это одеяло она, сидя долгими зимними вечерами, сшила, как прекрасный луговой ковер. Мила подошла, и решительным жестом сдернула его с кожаного дивана. «Вот и все! Очевидно, мое счастье были слишком большим, что кому-то помешало!». А свекровь злобно закричала:

– Покрывало чего хватаешь? А ну, быстро положь его на место, где взяла! Невестка резко оглянулась. И, сузив глаза, злобно процедила сквозь зубы:

– Даже и не подумаю положить! Это мой тяжелый труд. И я его смастерила за зиму. И вам не оставлю ничего, чего касалась моя рука! – С этими словами она завернула в покрывало малышку. Та давно проснулась. Во всем ее облике было что-то необычайно милое, доверительное. Тонкие белокурые волосы цвета переспевшей ржи вились крохотными колечками. Большие, синие глаза с любопытством посматривали по сторонам из-под пушистых, длинных ресниц. Кроха доверчиво прижалась к матери. А свекровь кричала, брызгая слюной:

– Чего стала, шалава? Сейчас же уходи! В дверном проеме показался седоватый, крепко сбитый, ладный мужичок. И с удивлением взглянул на пушистый ковер, весь усыпанный белыми лепестками хризантем. А потом перевел ошеломленный взгляд на свою сестру, и невестку.

– Что это за спор и крик у вас, Люся? Что вы еще там не поделили? – И она нахмурил свои седоватые, густые брови.

– Да пускай эта шалава убирается отсюда, и побыстрее! Ленька, да она утро шаталась, неизвестно где! – Едко, в сердцах, выкрикнула старуха. Мужик почесал задумчиво затылок. А потом глуховато, отрывисто кашлянул в кулак. И пробасил:

– Люська, да ты в своем уме? Саньке было сегодня девять дней. Я сам подвозил на подводе Милку с дитем до кладбища, когда ехал за сеном. Да куда ж ты их гонишь, Люська? Да еще и на ночь глядя? Или у тебя сердца нет?

– Да нету, нету сердца у меня! Эта сука его совсем выела! – Истерически взвизгнула бабенка. – Давно уже у меня нет сердца! Там пустое место! Леонид так и не нашелся, что бы ответить своей сестре. А только ограничился одной суховатой репликой:

– Люська, Люська, да совести у тебя совсем нет! Ни на ломанный – и покачал с укоризной головой.

– Да чего ты прилепился ко мне, что тот банный лист к мягкому месту? Совести во мне ровно столько, сколько полагается. – Суховато проговорила старуха, высмаркиваясь в подол замызганного фартука.

– А, понятно. То есть самая малость? Это что, только для божбы? «Ох уж эти старухи! С ними иной раз лучше и не связываться! Сразу слезы, вопли, одним словом, одни неприятности!». – Сердито подумала женщина. Воинский пыл, вспыхнувший было от несправедливой обиды, малость угас. И она в душ пожалела, что связалась со свекровкой. Однако отступать было поздно. И что там далее было, и чем закончился спор между ними, Мила не стала дожидаться. А неслышно направилась к двери. Никто их не остановил, и не окликнул. Они исчезли в сероватых сумерках наступающего вечера запоздалой весны. «Ах, ведь недаром мама говорила мне не раз, и не два: никогда не демонстрируй людям своего счастья, не отравляй им этим их жизнь! Вот так и я. Видно, слишком была счастлива, что кому-то завидно стало. А теперь что махать кулаками после драки? Мужа больше не вернуть!». – Она всхлипнула. И еще больше ускорила шаги. С тяжким всхлипом хлопнула за спиной железная калитка. «Все! В этот холодный, неприветливый дом и двор, где я когда-то жила, и была девочкой на побегушках, уже больше не вернусь! Никогда, никогда в жизни!»– Подумала женщина, поплотнее укутывая в покрывальце дочку. И нежно прижимая ее к груди. Она шла к деревенской околице, где на фоне посеревшего неба все еще чернел сгоревший сруб.