Людмила Мороз - Хозяйка игрушечной фабрики

После этого разговора прошла неделя. В природе практически ничего не изменилось. Голубое небо все тем же бездонным шатром нависло над землей. Оно было такое же ласковое и нежное, как и неделю назад. В его вышине все теми же черными точками проносились ласточки и стрижи. А по пыльной, разбитой сотнями колес, деревенской проселочной дороге, шла уставшая молодая женщина. На ее руках спала маленькая девочка, одетая в голубой комбинезончик. На белой коже лба женщины выступили крохотные капельки пота. И она утомленно поправляла немного съехавшую набок черную косынку. А потом и вовсе остановилась. Ее темно-карие, слегка припухшие от слез глаза, с тоской наблюдали за полетом птиц. Она, придерживая ребенка, кое-как смахнула пот со лба. И с какой-то нечеловеческой тоской в голосе прошептала?

– Ну почему, почему я только вот не такая птица? Почему я вот так же, как эти Божьи создания, не могу летать, так же быстро, легко и беззаботно? И совсем не думать больше ни о чем? – И на ее черных, длинных ресницах, выступили, заблестели мелкие слезы. Она приблизилась к небольшой зеленой рощице. И там устало присела на срубленную кем-то не так давно молодую березку. Светло-зеленая, совсем еще клейкая листва, казалось, ей шептала: «Не плачь, не плачь. Все пройдет. Пройдет и это!». А женщина слушала этот шелест листвы. А потом, подняв голову, наблюдала за полетом птиц. А ее память совсем не к месту прокручивала кадры, которые просто хотелось забыть, вычеркнуть навсегда из памяти. Ей опять вспомнилось слегка приоткрытое окно, в которое врывались ароматы запоздалой весны. И потом осторожный скрип дверей. Глуховатый, прокуренный мужской басок бригадира стройбригады: «Ты, Милка это, крепись. Нет больше твоего Саньки! С лесов сорвался». И с грустью мысленно добавила: «Нет больше моего Саньки, нет! И не будет! Это что, моя судьба вот такая? А что же тогда такое Судьба? Это какое-то наше предназначение? Путь, уготованный нам Господом здесь, на Земле? Не знаю. Говорят, если господь кого-то любит, то испытывает его. Не слишком крепко ли тогда любит меня Господь? Почему-то слишком много испытаний выпадает на мою судьбу? Почему?». Отдохнув немного, она поправила косынку. Обратно взяла ребенка на руки. И неторопливо пошла в сторону деревеньки, которая чернела вдалеке. А в висках жарко билась, пульсировала кровь: «Нет моего Саньки! Нет! Нет! Нет! И больше не будет!».

Тяжело, натужно, как старуха, скрипнула зеленая калитка, пропуская ее во двор, чисто выметенный. И залитый серым, безжизненным бетоном. Ни травинки тебе, ни цветочка! И женщине показалось, что весь этот бетон сейчас придавил ее, сделал похожей на маленькую, испуганную серую мышку. И этот мышонок только и мечтает побыстрее проскользнуть в свою крохотную норку. При этом, не попадаясь на глаза злобной кошке. И спрятаться там, затаиться. В хлеву завозилась, замычала корова. Потом вторая. Недалеко перехрюкивались сонными голосами жирные, обкормленные свиньи. Казалось, в этом сонном течении жизни совсем ничего не изменилось. Все так же рылись белые куры в огромной навозной куче. И все так же весело, голосисто, кукарекал петух, взлетевший на ее макушку. Но нет, Мила-то знала, что все уже не то. И жизнь будет идти совсем по другому сценарию.

Женщина неслышной тенью проскользнула внутрь дома. А там, уложив дочку на кожаный диванчик, заправленный пестреньким покрывалом, сшитым из множества лоскутков, вернулась на кухню. Там, ополоснув под прохладной водой рукомойника руки, сполоснула разгоряченное от ходьбы и весеннего ветра молодое лицо. «Сегодня ровно девять дней. И сегодня, наверное, свекровка сейчас меня уж точно прогонит из этого дома! Конечно, родственники разъехались. И уже не перед кем ей теперь комедию выламывать! А куда мне потом идти? Куда? Кому я нужна? Не знаю! А, может, не прогонит сегодня?». – Вертелась в голове назойливая мысль. Женщина вернулась в ту комнатушку, в которой прожила с мужем почти, что четыре года. За ее спиной скрипнула входная дверь. Это из своей спаленки показалась свекровка. Тощая, очень похожая на сушеный гриб – опенок. И тут же смерила свою невестку злобным взглядом голодной крысы.

– А, это ты, шалава, пожаловала? Где ты только все утро шлялась? Вот, как завеялась с самого утра, так тебя до самого обеда не было! А корова надоена, осталась, свиньи некормленые! Где ты только шлялась? Что, все еще не нагулялась? Щеки женщины вспыхнули огненным румянцем. И она сдавленно проговорила охрипшим от волнения голосом: