Галина Сафонова-Пирус - Твой образ блистающий

Говорила ли мне Бела о своей разгорающейся увлеченности? Да, но не сразу. (Может, потому, что сама вначале не понимала этого?). И не сказать, что разговоры те были откровенными, поэтому теперь надеюсь на то, что моя память и одинаковость (во многом) нашего с ней мирочувствия, подскажут нужные смыслы и слова.

«И всё же весна!.. А я сижу в темной монтажной, делаю сюжеты и сейчас, пока Наташа их перематывает на бобину, смотрю на цветы в вазочке, принесенные ею, – ну, прямо Аленькие цветочки! – и вдруг слышу:

– И на что это Вы смотрите?

Вздрогнула, обернулась. Лис!

– Да вот… – и киваю на цветы.

Но входит Жучков, Лис расспрашивает его о командировке и, опершись на монтажную корзину, стоит, поглядывая на меня, а она скрипит, скрипит. (Лис, ну пожалуйста, не надо скрипеть!) И словно услышал!.. уходит. Да и мне пора. Иду к троллейбусу по тропинке вдоль акаций, а он, оказывается, еще не уехал и стоит с моей ассистенткой на остановке. Нет, не подойду к ним, буду ждать здесь, под деревьями… Когда в троллейбусе сяду позади них, обернется, спросит:

– Почему всегда не на остановке ждете?

– Да так… – улыбнусь: – Под деревьями суеты нет.

Обернётся и Татьяна:

– Да, Бела Эмильевна любит одиночество.

Когда выхожу, желая им всего доброго, то, оказывается, выходят и они… и уже идут чуть впереди. Что, вот так и идти?.. следом. Жарко. Снимаю пиджак. Да, патология в природе: ведь только-только разворачиваются листочки, а уже жара… Я иду вослед за ними, они идут… я иду… Аномалия и во мне?»

Да, Бела боялась увлечься. И я уловила это сразу, как только она стала мне приоткрываться, но я не отговаривала её и, может, потому, что пряталось неуёмное желание проследить развитие её чувства… как делала это и в отношении других, провоцируя к очередному поступку. И такое во мне жило всегда, но тогда, без всякой задней мысли, я подсунула ей повесть Воробьёва 6 6 Константин Воробьёв (1919—1975) – писатель, яркий представитель «лейтенантской прозы». Повесть «Тетка Егориха» (1943). «Тетка Егориха», – просто хотелось узнать её мнение, – и оказалось, что в дневнике сохранилась такая запись:

«Едем машиной на съемки по письму, – «Не ремонтируют дороги, осенью пройти невозможно.», – я сижу на переднем сиденье и на смотровом стекле для оператора, который вместе с Лисом сидит за моей спиной, пальцем черчу экран, объясняя ему, как надо снимать, чтобы кинопленка вписалась на спецэффекте в квадратик, и оборачиваюсь, спрашивая его: понял ли? Гена что-то переспрашивает, а рядом Лис смотрит на меня с улыбочкой.

– Что вы так на меня смотрите? – улыбнулась и я.

Тряхнул головой и рукой вроде как смахнул улыбку. Оператор засмеялся, а он – уже без улыбки:

– Грех Вам, Бела Эмильевна, обвинять меня в трусости, ведь только я и делаю критические сюжеты.

– Вот поэтому и прощаю Вам всё. (Зна-ает о чем я!)

И уже говорит Гене:

– Будто у моего режиссера есть что прощать!

Но приехали, делаем съемки. Гена ходит вокруг лужи, прицеливаясь к кошке, которую хозяйка по моей просьбе бросает в неё, и та по брюхо топнет в грязи, а потом идем в магазин, у столовой жуем по коржику и пока Лис с оператором пишет последний синхрон, сижу в машине и читаю, а вернее, дочитываю «Тетку Егориху». Но уже подходят, Гена укладывает камеру, а у меня как раз – последние строчки и… слезы. Прячусь за машину, – не заметили б! – поворачиваюсь лицом к ветру, – может, осушит? – и отвлекаю, утешаю себя: вон, школьники сидят вокруг бурта, картошку перебирают… глубоко вдыхаю, выдыхаю… и куртки у них пестрые, яркие, бурт – словно клумба. Но слезы с ресниц ни-икак не скатываются!.. и не обсыхают, и утереть их нельзя… не хочу, чтоб Лис увидел! А он уже подходит:

– Всё, поехали…

Заметил ли? Но до города – ни-и слова. А когда приехали и вышли из машины, услышала:

– Ну… Бет, Вам налево, мне направо… – И смотрит, и говорит тихо: – До свидания, Бет.

И я смотрю ему в глаза (Видите, уже нет слез.)

– Всего доброго, Лис…

И уже иду в незнакомый двор среди девятиэтажек… Да нет, не двор это, а пустырь, и только в центре – качели, лесенка, лавочка. Сажусь, но опять – слезы! А вокруг – сотни окон, и все смотрят на меня!.. Слезы, пожалуйста, не надо!.. Но сползают по щекам, капают. Украдкой утираю… чтоб окна не видели, чтоб люди… и когда они проходят слева – отворачиваюсь вправо, когда справа… а если и с той, и с дугой стороны, – а, пусть видят. Но заскрипели еще и качели под малышом… Уйти? И ухожу к незнакомым проулкам…