Ева Мелоди - Проданная монстру

– Ммм, что угодно. Как это вкусно звучит, Эрика. Очень вкусно. Но я, пожалуй, откажусь.

Давид опускается на диван, вальяжный, равнодушный. Выливает в себя виски, достает сигару и глубоко затягивается. Дым подтягивается в мою сторону. Почти не дышу, боясь закашляться. Ненавижу дым от сигарет. От нарочитого пренебрежения чувствую себя отвратительно пошлой. Вспыхиваю от обиды, за то что он так ведет себя со мной. Хочется подлететь к нему, дать по лицу. Я даже делаю шаг вперед. Ладони сжимаются в кулаки, ногти впиваются в плоть.

– Почему? За что ты со мной так? Что я тебе сделала? Лично я?

– Ничего. Дело не в этом, Эрика. Мы оба знаем, о чем речь идет. О сексе, верно? Что еще может предложить такая куколка как ты, такому прожженному уголовнику, истосковавшемуся по женской ласке? Скажем так, твое предложение довольно интересно, но я не вижу у тебя энтузиазма. А он в этом деле важен, моя маленькая своячница.

Ну вот, он это сказал вслух. Секс. Слово, которое я бы никогда не осмелилась произнести в его присутствии. То, на что намекала весьма прозрачно Инга. В этот момент отчетливо понимаю, насколько глуп мой визит сюда. Это не поможет ничего изменить, только унизит меня, растопчет…

– Неужели так приятно глумиться, видя в каком мы отчаянном положении? – спрашиваю тихо.

– Так ты отчаялась, Эрика? Тогда покажи мне, насколько, – низким голосом произносит Давид. – Я хочу увидеть, как ты умоляешь меня о пощаде. Иди сюда, – хлопает рукой по дивану.

– Зачем? Почему тебе доставляет все это удовольствие? – остаюсь стоять на месте, не собираясь потакать наглости этого мужчины.

– Если бы я сам понимал…

– Мне не нравится эта игра.

– Мне тоже. Но мы заложники ситуации. Придется…

Стеклянные двери, не те, через которые мы вошли, и которые отказывались выпускать меня, другие, те что позади дивана, на котором сидел Бахрамов, раздвигаются. За ними появляется комната, обставленная как спальня. Мое лицо вспыхивает. Так вот что он задумал. Унизить больше просто невозможно.

– Одна ночь, и я пойду на уступки, – хрипло диктует условия Давид. – Не буду жесток с твоими родственниками, как собирался. Фирма, во всяком случае, останется у твоего отца под полным руководством. Хотя это мало что даст. Твой отец не справляется, – добавляет после паузы с сожалением в голосе.

Вот только я не верю, что он и правда нам сочувствует!

Его голос звучит отдаленно, потому что у меня заложило уши, почти не понимаю, что он говорит. Вижу лишь огромную широкую кровать… Все начинает плыть перед глазами.

– Я не собираюсь довольствоваться обещаниями, Эрика. Ты мне уже дала их, тогда, семь лет назад. Пришло время заплатить по счету.

– Хочешь сказать, у меня нет выбора? – усмехаюсь с горечью.

– Выбор есть всегда. Ты можешь закричать, убежать. Можешь спокойно уйти, я не буду останавливать. Насиловать не собираюсь. Только твое решение.

Вдруг понимаю, что гнев имеет вкус. Резкий, острый, незнакомый мне прежде. Я думала, что меня ничто уже не удивит, не шокирует, связанное с Бахрамовым. Но ошибалась. Он еще больший подонок, чем я полагала. Обожает загонять в угол, глумиться. Лениво играть с полупридушенной добычей. Вот что он сейчас делает со мной.

– Не можешь решить? Это плохо, Эрика. Как ты поможешь отцу в бизнесе, не умея принимать быстрые решения?

Бахрамов продолжает разглядывать меня внимательно, словно говоря этим – ты можешь помочь только своим телом. Больше ни на что не способна.

От его пронзительного взгляда у меня сводит живот, а соски становятся твердыми, натягивая тонкую ткань топа. Мне мучительно стыдно что тело дает на всю эту грязь такую реакцию. Ведь разумом отчетливо понимаю, что передо мной хищник, цель которого ошеломить жертву, чтобы насытиться ее испугом и гневом. Его развлекает как мой страх, так и моя ненависть. И мое возбуждение. Он питается всеми этими эмоциями. Я встречала таких мужчин и раньше. Богатых, пресыщенных, живущих и действующих по собственным моральным законам, не совпадающим с общепринятыми. Такие экземпляры всегда вызывали во мне отвращение.

Бахрамов – худший из их представителей. Мнящий себя богом, созидающий собственный мир и безжалостно разрушающий все вокруг. Считающий, что вправе заносить хлыст и определять наказание, сколь бы извращенной такая логика ни казалась.

Дальнейшее помню смутно. Его довольная улыбка, когда делаю медленные шаги ему навстречу. Он поднимается с дивана, раскрывает мне объятия, выглядя при этом страшно довольным. И как это выражение сменяется глубоким удивлением, когда заношу руку и отвешиваю такой силы пощечину, что его лицо дергается в сторону, странно что Давид вообще на ногах устоял. Руку простреливает страшная боль, до крови кусаю нижнюю губу, чтобы спрятать крик, рвущийся наружу.