Марк Крам - À la vie, à la mort, или Убийство дикой розы

– Возможно и сумасшедшая, – сказала «чокнутая» девочка, вытирая слезы от смеха. – Это была всего-навсего шуткой, а ты поверил.

Она довольно пылкая, подумалось мне в этот момент. И безрассудная, что само собой вытекает из предыдущего. Однако что-то зажглось у меня в сердце и оно забилось быстрее, будто пробудилось к жизни. Неуловимый огонь. И Аделаида – такая же хрупкая, как пламя у свечки. Ее блестящие глаза, загадочные и печальные, с неизъяснимой трагедией, в которых плавает и утопает кусочек самой луны. Она была загадкой природы, которую я стремился понять…

Выбравшись из под густого покрова сосен и лип на опушку леса я воззрился на небо и, словно пораженный пролетевшей мимо кометой, не в силах сделать и шагу дальше, застыл на месте, как вкопанный. Взору предстал мерцающий многообразием света Млечный путь. Луна простирала свой всевидящий глаз на необозримо широкие дали и уходила за горизонт, растекаясь по зеленеющим лугам и пастбищам, как пролитое с божественного тела небесное молоко.

– Ты чего? – вывела меня из транса моя спутница. Я показал ей чем был так заворожен и пленен и на некоторое время мы вместе замерли, любуясь этой откровенно фантастической, но такой естественной в своем проявлении, красотой дикого ландшафта.

Потом мы отправились на праздник Марди Гра, что в это позднее время близился к самому разгару событий. Фестиваль безумства, красок и веселья. Наверное, самая шумная ночь в этом году, когда по Новому Орлеану гуляет толпа разгоряченных алкоголем молодых лиц. Звучит смех юных девушек, от которого захватывает дух, и сопровождающие их спутники, весело галдящие, с любовью распевают давно забытые для этих улиц песнопения, как монахи поют псалмы. Многолюдная пестрая колонна, ряженная во всевозможные чудные и яркие костюмы, в экзальтации движется по Французскому кварталу. Небо трепещет, словно принимает участие в этой общей бурной сатурналии, устилаемое цветными лентами, бусинами и конфетти, из-за которых временами пробиваются пылающие в темноте живые звезды. В ночном воздухе, наполненном многообразием ароматов специй, алкоголя, запахом потных тел и пряностей, от которых голова идет кругом, кажется, что уносит тебя в заоблачные сказочные дали, откуда уже нет возврата. И ты возбужденный бредешь по этой улице, бредешь в ночи, поглощенный мутными океаническими волнами, в окружении пляшущих вакханок и витрин с надписями «Бар», откуда выползают тени и присоединяются к вашему нескончаемому крестовому походу. Достаточно отхлебнуть из бутылки, чтобы перевести дух, и продолжить свое паломническое путешествие на вершину горы, сияющей всеми оттенками зеленого света. Эта ночь нереальна и кажется сном впавшего в кому…

Я помню смех Аделаиды, помню как смеялся сам, словно был отравлен редким растением, ибо не помню чтобы когда-нибудь испытывал подобные переживания, вдыхая вкус и запах прохлады, словно наслаждаясь богатым цветником, растущим в саду Творца. Помню улыбку, что могла привидеться мне лишь во сне. Это была улыбка Аделаиды. Движения ее были робкими, нерешительными, но я не думаю, что Аделаида была тихоней. Удивительнейшим образом в ней сочеталась необузданная страсть, тяга к запретному миру, влекущему к новым бесчинствам, желание преступать законы и – о прелесть! – святая простота, стеснительность и нежная осторожность. В ней уживались и принцесса и задира-хулиганка, как будто неразрывно связанные друг с другом единым целым. Это очаровывало и пленяло. Она смотрела на меня с укором и вызовом, подшучивала надо мной. Что-то возрастало в груди, какое-то тепло. Рядом с ней я чувствовал себя вознесенным над землей, над собственным эгоизмом, в компании луны и окруженный матовыми пушистыми как божественные перина облаками.

Отчим был в ярости, когда утром я пришел домой; он рвал и метал так, что раздробил мне здоровенным кулаком челюсть, разбил нос, болезненно содрал клок волос с головы и приделал их к моему лбу. Но мне было все-равно. Ну разумеется я тянулся к смерти не ради самой смерти, но ради жизни – подлинной и неповторимой!

Аделаиду с тех пор я больше не видел, будто с той ночи, как часть тех обжигающих фантазий, с наступлением рассвета в его убийственных сумрачно-золотистых лучах растворилась и она, оставляя в сознании памятный шрам, который обещал не заживать и напоминать о себе всякий раз с уходом дня, как я увижу в образе небесного светила печально-дивный лик тайной возлюбленной, с которой меня по воле судьбы в темном лесу сочетала любовными узами благочестивая ночь.