Марк Крам - À la vie, à la mort, или Убийство дикой розы

…меня зовут Тейт… меня зовут Тейт – Тейт Брукс… Тейт Брукс… меня зовут Тейт Брукс… меня зовут Тейт Брукс, и я из Луизианы… из Луизианы… Меня как зовут?… Сука, забыл… вспомнил! Тейт Брукс…

Эта история все еще про меня…

В 1966 году в штате Луизиане произошла жестокая расправа на одной ферме: вся семья фермера была убита. Выжил только его девятилетний сын, Тейт, который прятался в хлеву, и где впоследствии был найден. Он ничего не говорил, ушел в себя под впечатлением от страшной драмы. Многие думали, что больше он не проронит ни слова. Дело с маньяком, жестоко убивающим своих жертв, осталось нерешенным, покрытым великой загадкой, которая словно просилась вырваться наружу, застывшая в невыносимой муке в чистых светло-синих заплаканных глазах мальчишки, уцелевшем разве что чудом. Божьим проведением? Мальчишка видел убийцу семьи и сохранил его в памяти, как нечто важное – в сознании выцарапал меморандум, – однако имя того безжалостного мерзавца он был не в состоянии произнести вслух…

Его прозвали Призрак за то, как он умел скрываться. Пропадать из виду и больше его никто нигде не видел. Призрак не давал о себе знать, как будто и вправду ушел в мир иной. Отправился в ад, как герой мифов.

По словам свидетелей, кому довелось поглядеть на застольных кадавров – этих милых кукольных тел, два детских и два взрослых, как ни в чем ни бывало сидели за столом, заставленном яствами. Это выглядело причудливо кошмарно – дьявольски-пасторальная сцена, обставленная прямо как сюжет для картины больного богохульного художника, который любуясь их смертью, разложением и гноем, вязкой кровью срисовывал идиллически-безмолвные образы. Он провел пол часа в доме, насладившись сполна, прежде чем покинул их. Однако оставил о себе напоминание. В их распоротых животах следователи обнаружили странное послание… средь внутренностей в крови плавала красная роза.

«Пятнадцать лет спустя…»

Меня зовут Тейт…

От предков я унаследовал грех. Мой далекий предок был великим воином, но имел за собой ненависть, которая служила языческим алтарем для чьей-то крови. Еще один, самый безобидный, желающий идти наперекор злой участи и подражая великим и благочестивым патриархам, ел мясо освещенных жертвенных агнцев, пока однажды не подавился одним из них. Его сын, мой прапрапра… дед, знатный феодал, еще при жизни повелел мастерам построить себе статую, которой любовался светлыми ночами. В одну из таких бессонных ночей враги прирезали его, пока он смотрел на собственное Я, заточенное в мрамор. Другой великий и талантливый, любивший беспробудно пить, повергнут был гемофилией. Четвертый отправлен на костер за то, что заигрывал с чистотелом. Пятый в битве скакал на лошади и был жестоко сражен в неравном бою с молнией. Благородный герцог Ансен, будучи помраченный умом, надевал копыта и бежал в лес, где в образе сатира соблазнял юных девушек и насиловал их. Говорят, что со временем он оброс шерстью и остался в том лесу на всю жизнь, а его великолепный замок зарос бурьяном и в конце концов опустел.

Мой дальний родственник, прямолинейный язычник, в тени ивовых рощ, под сенью густого дуба в свете уходящих лучей кровавого солнца совершал древние тайные обряды земли. От кельтских друидов мне достался кощунственный язык, как огнедышащее пламя сжигающий живое, что нарекало себя святым именем.

Мой дед предвидел проклятие, нависшее над нашим родом, и потому покончил жизнь самоубийством, дабы выразить последнюю волю свою, не оставив такого шанса жестокой судьбе. От них мне достались их самые грязные пороки. Они все уместились во мне.

Еще совсем юным, будучи обучающимся премудростям сего мира, я был среди писателей, с высокомерием относившимся к простому люду, которые славили их. Они считали, что нет ничего выше искусства, слова – это инструмент, податливый как глина, которым можно править, изображать и изобличать чувства, подбирая из них тонкие призрачные нити, вырванные из тех сумрачных мест, которым не придумано названия. Там где время барахтается как жук, лежащий на спине; где слова как дождь капают с неба и разъедают сон и покой обитателей того причудливо-исковерканного горько-веселого пространства с малиновым солнцем, вечно тающим как масло на сковородке. Повезло же мне угодить к таким занятным светским кулинарам творческой мысли!

Но увы, в одночасье любовь читателей сменилась на проклятия и праведный гнев. Поистине, превратны чувства, а стало быть нет доверия к ним. Они называли тех писателей жалкими подражателями старых мастеров. Подражателями! И я хотел быть таким! Учиться у них. Но вскоре (через три года) наш кружок развалился, многие из тех покончили жизни с самоубийством, остальные ушли. Не знаю куда, сгинули в бездне, как те магические слова, о которых они проповедовали так рьяно.