Виктор Улин - Теща

Я поразился скрытности этой девочки: мы вместе учились восемь лет, вместе сдавали экзамены и вместе получали свидетельства о неполном среднем образовании. Но я ни сном, ни духом не ведал, даже не догадывался, что она тоже переходит в математическую школу.

Увидев ее, я обрадовался, да и она тоже улыбнулась. Учителя в новой школе за порядком не следили, соседей не назначали, все рассаживались по своему усмотрению, и мы устроились с Ирой.

Так мы и просидели два последних года средней школы – правда, не за первой партой, а за второй во втором ряду – точка отсчета для которого не имела значения, поскольку рядов было всего три и второй оставался вторым с любой стороны.

Выяснилось, что Ира тоже училась в заочной школе, только не при МГУ, а при МФТИ – Московском Физико-техническом институте, культовом ВУЗе советских времен. Она всерьез собиралась стать физиком и даже приватно занималась с Моисеем Ароновичем.

Ира Альтман была не только умной, но, как я уже говорил, ужасно красивой, « самой красивой девочкой школы №9 ».

При возможности применить единые критерии я бы классифицировал Иру как не просто самую красивую, а бесконечно красивую девочку школы №114, поскольку назвать моих новых одноклассниц мартышками означало обидеть мартышек.

Но ее красивой никто не аттестовал, потому что в этой школе парни смотрели не на девочек, а в журнал « Квант ».

Я простенький журнальчик для олимпиадных умников пережил еще в седьмом классе, а сами олимпиады до сих пор считаю пустой тратой времени. В девятом я читал такие книги по высшей математике, что даже их названия не понял бы ни один учитель.

Однако и у меня с Ирочкой ничего, кроме разумного соседства по парте, не возникло.

Ирина Альтман в новой школе до самого выпуска держалась особняком и я не являлся исключением.

К тому же мои мысли и помыслы и все прочее были заняты другим. Ведь летом между школами в моей жизни случились события, которые изменили меня жизнь, причем кардинально.

Сама Ира была холодноватой, от нее никогда не пахло ничем, кроме польских духов « Быть может », весьма популярных в те времена.

После школы она, как и планировала, поступала в МФТИ, но не поступила, потому что в СССР евреев уже начали зажимать. Где она училась после бесславного возвращения в родной город, я не знаю; но слышал от кого-то, что позже, в начале восьмидесятых, их семья уехала в Израиль.

Примерно та же участь постигла дочь лучшей учительницы 114-й школы – математички Эсфири Бенционовны Коблер.

Ее Белла была страшна, как Хиросима утром 7 августа 1945 года, но в школьной математике равнялась мне – пожалуй, даже превосходила. В отличие от меня, она участвовала во всех околоматематических мероприятиях, в десятом классе стала победительницей областной олимпиады – а это в нашем городе, где уже тогда имелась академическая школа комплексного анализа, значило много.

Мы друг другу ненавязчиво симпатизировали, но не дружили.

В 114-й школе я не дружил ни с кем вообще, слишком занятый математикой, к тому же Белла была совершенно не в моем вкусе; сложенная по-мальчишески, она имела самый длинный нос из всех виденных мною в жизни.

На выпускном балу я обратил на нее внимание, но не потому, что она мне вдруг понравилась, а совсем наоборот.

Девчонки пришли разряженные в прах, моя соседка Ира Альтман молча давила всех своей неземной красотой. Белла Коблер пришла в белом платье с открытой грудью, хотя ей было нечего открывать. Она казалась несчастной маленькой птичкой, случайно залетевшей на шабаш хищников – и на нее никто не обращал внимания. Мне стало жалко Беллу почти до слез; я пригласил ее на первый танец, так и танцевал только с ней всю угарную ночь до утра. Некрасивая одноклассница радостно прижималась ко мне, и я чувствовал, что поступаю правильно.

Ведь мне было все равно с кем танцевать, в школе по ряду причин меня не интересовал никто – а ей мое внимание доставляло удовольствие.

Белла получила золотую медаль – обогнала меня, поскольку еще раз выйти на уровень классического отличника я не успел, занятый делами более важными, чем зарабатывание оценок по какой-нибудь истории с географией. В том же 1976 году она поехала поступать – не в Москву, а в Ленинград, на математико-механический факультет университета. Я знал, что Белла Коблер в решении конкурсных задач превосходит составителей, но за письменную математику ей поставили « четверку », и даже Эсфирь Бенционовна, приехавшая поступать вместе с дочерью, ничего не смогла доказать апелляционной комиссии. Закон об одном экзамене для медалистов в отношении одноклассницы не сработал, ей пришлось мучиться дальше: иди на устную математику, писать сочинение, сдавать еще какую-то дрянь – кажется, физику. На каждом из этих « испытаний » Белке тоже занизили всего по баллу, но этого хватило, чтобы она не прошла по конкурсу. Мать отвезла ее в Петрозаводск, где тоже имелся университет, но антисемитизм туда еще не докатился.