Виктор Улин - Теща

Сделав несколько рисунков – потом вырвав их и изодрав в клочки – он пояснил, что от низа живота расходятся те самые большие губы. Толстые, покрытые шерстью валики, очертания которых можно увидеть, если на женщине в тонких трусиках ветер задерет юбку спереди. Под большими губами прячутся гораздо более интересные вещи: губы малые. Правда, снабдив меня новым термином, Костя честно признался, что про их существование он знает, но нарисовать не сможет: гипсовые слепки этих элементов не имели; для выяснения их устройства требовалось в прямом смысле лезть под женщину.

Этот случайный разговор, спровоцированный незнакомкой в обтягивающей юбке, сделал нас не просто закадычными друзьями. Мы узнали друг в друге братьев по крови и все свободное время – которого до каникул осталось не так уж много – проводили вместе.

И хотя по сути дела сам Костя знал не так уж много, но я умел почти все, не зная ничего. А он постоянно вспоминал какие-то мелочи, дополняя фрагментарные познания.

Например, в одну из наших прогулок изрисовал лист бумаги сосками различных форм. При этом пояснил, что это самая изменчивая женская часть, поскольку нельзя не только найти двух теток с одинаковыми, но даже у одной они могут иметь разные формы или размер. Причем в зависимости от состояния сосок может быть или мягко расслаблен, или туго собран, это он досконально изучил, рассматривая моющуюся мать. Дополняя эти слова, Костя посоветовал мне дома приложить к собственной груди холодную тряпку.

Костя откуда-то знал и причину метаморфоз самого интересного органа. Он просветил меня, что все это связано с процессом воспроизводства человека – что в критический момент мой организм вырабатывает нечто, которое попадет в женщину и, соединяясь с чем-то женским, образует новую жизнь.

Это знание разочаровало; не хотелось верить, что все мои наслаждения преследуют примитивную цель: чтоб на земле появилось еще одно мокрое, сопливое орущее существо; детей я никогда не любил.

Но все равно неразрешенным оставался вопрос: как?

Каким образом происходит все, что туманно описал мой друг?

При всем кажущейся разнузданности мы с Костей хранили целомудрие внутренних отношений.

Обсуждая не до конца известные детали женского тела и отношения, затрагивающих мужскую часть, мы делали вид, что сами этих частей не имеем, а касаемся предмета от нечего делать.

Поэтому мы никогда не обсуждали собственных пристрастий, не хвастались друг перед другом своими непристойностями, не касались деликатной темы самоудовлетворения.

Костя только однажды сказал, что в пионерском лагере – куда родители отправляли его каждое лето – воспитательница после отбоя ходит по рядам, проверяя, чтобы все засыпали с руками поверх одеяла.

Деталями своих нескромных привычек мы не делились. Каждый понимал, что второй тоже грешит; но мы не говорили об этом, щадя стыдливость друг друга.

Мы дошли лишь до констатации факта, что в определенном состоянии кое-что можно куда-нибудь засунуть.

Но страницы из академической анатомии вырвал другой искатель знаний, и Костя не мог приблизительно посмотреть, куда и как.

Предположений относительно женского органа нами высказывалось столько, что на из основе можно было составить целую энциклопедию сексуального незнания. Перечислять не вижу смысла.

Правда, Костя знал еще одно слово – « влагалище », которое называлось так потому, что в нем всегда было влажно. Но где именно находится вместилище влаги, он не имел понятия.

Мы оставались безнадежными девственниками, к тому же не обладали внешностью мачо и нас не впускали в круг познавших женщину. Впрочем, мы туда и не рвались, подсознательно чувствуя, что в нашем возрасте там встретит грязь, смешанная с насмешками и унижениями.

Когда я вспоминаю сейчас тех нас – двух сексуальных страдальцев – то умиляюсь отроческой чистоте душ, нашей невинности помыслов, не согласующейся с буйством увлечений.

Все наши усилия были сконцентрированы на добывании информации, сопоставлении фактов, построении догадок.

А кто-то иной, столь же маниакально озабоченный, мог просто затащить в подвал девчонку и там узнать ее строение.

Мы могли втереться в компанию девиц, которые имелись всегда, только в разные времена назывались по-разному. В моем мальчишестве их аттестовали « девицами легкого поведения », и я по своей гениальной неосведомленности полагал, будто это означает, что она плохо себя ведет. Подобные имелись и в нашей школе, их можно было распознать по ауре порочности, которая струилась вокруг. Но эти казались слишком противными.