Стелла Фракта - Дикий и неистовый. У тебя было слишком много свободы

Нет, мне явно не стоит налегать – вряд ли четырнадцатилетний подросток, хоть и под присмотром (и во взрослой одежде), выглядит уместно, будучи пьяным.

Я и так в последнее время веду себя неадекватно, я и без вина могу сболтнуть лишнего или позволить себе дерзить там, где не следует.

Мне хотелось оставить хорошее впечатление о вечере не только в своей голове, но и в головах Стеллы и Эрика.

Пока мы ожидали блюда, разговор плавно перешел на тему путешествий и европейских столиц, а затем мы почему-то стали обсуждать велосипедистов в Германии и Ульмский собор.

На вопрос Эрика, откуда я, будто бы не понаслышке, так много знаю, в том числе и понял шутку Стеллы про карривурст, мне пришлось ответить, что я какое-то время жил в Германии (ну как жил – выживал, перебираясь с места на место), добираясь из Вены автостопом в Нидерланды.

Сказал я все это по-немецки, шутки ради, а потом добавил, что вообще я из Австрии, и потому мне пришлось многое повидать, чтобы попасть в их американскую мечту.

Незнакомка в этот момент на меня странно смотрела – как, впрочем, и каждый раз, когда я мог ее чем-то поразить.

– Учитывая, что у нас австрийская фамилия, это кажется символичным, – произнесла Стелла задумчиво и тоже по-немецки, робко улыбнувшись.

У моя челюсть почувствовала притяжение к полу, и я невольно открыл рот в изумлении.

– Ее фамилия, – уточнил Эрик, уже по-английски, полушутя указывая длинным пальцем в сторону жены. – У нас ее фамилия.

– Какая? – выдохнул я, и любопытство перебороло стремление плыть по течению, не спрашивая лишнего.

Да и вообще – я, конечно, знаю, что брать фамилию жены тоже можно, но чаще всего бывает наоборот… но это не мое дело.

– Райхенберг, – ответила незнакомка. – А в Германии было бы фон Райхенберг – раз уж мы про них вспомнили.

Она хохотнула, а я не совсем понял про «фон», растерянно взирая на женщину напротив.

– В начале прошлого века отменили австрийские титулы, и теперь я не графиня, – пояснила она, усмехнувшись, и в досаде на свое тугодумие, я с готовностью закивал. – А у тебя какая фамилия?

– Майер. Не думаю, что это фамилия моих родителей – я рос в приюте, и там всем подряд давали случайные имена, – пожал я плечами, замечая опять этот странный, но уже печальный взгляд.

Вот только не надо меня жалеть!

Да, кто-то рождается графиней, пусть и уже без титульной приставки, а кто-то, как я, довольствуется простым и распространенным именем.

Потом принесли ужин, и беседа перетекла в иное русло, оставив позади вопросы фамилий и прошлого. Я наслаждался обществом, поедая рибай с овощами-гриль, слушая увлекательные сюжеты повествований Эрика о культуре Азии и, в частности, национальной колоритной музыке.

– Это абсолютно другая парадигма – немудрено, что для европейского слуха четвертитоновые мелодии кажутся чем-то диким, – рассуждал он.

Я, в свою очередь, пытался вообразить половину от половины тона, исходя из информации, полученной сегодня днем, и довольно быстро понял, в чем заключалась особенность, о которой он говорил.

– Ага, только поклонников у данной парадигмы ничуть не меньше, чем фанатов андеграунда, – Стелла отрезала кусок стейка, но рука так и не донесла его до рта, замерев с вилкой на весу. – Мне вот один заявил: «Ваш Бах убил музыку своим равномерно темперированным клавиром»! Сам играет на безладовой гитаре, размером с укулеле, курит какую-то вонючую траву.

Эрик рассмеялся, делая глоток вина.

– Я давно тебе советовал сменить круг общения, – молвил он, намекая, вероятно, на тех самых чертей, чье творчество так раздражало главу семейства.

Между прочим, как Стелла упомянула чуть ранее, у двоих из них академическое образование – один профессиональный виолончелист, а другой – пианист, да еще и с квалификацией в звукорежиссуре. Но Эрик, видимо, судил по образу, в котором они предпочитвали преподносить свои умения.

Я же ничего не мог сказать в оправдание ни одной из сторон спора – я симпатизировал тяжелой музыке, пусть и знал ограниченное количество жанров и исполнителей; у меня не было, как у современной молодежи, фонотеки в телефоне и неограниченного доступа ко всему, что предоставляет всемирная паутина.

Надо будет попросить Стеллу дать послушать, что играют ее черти.

Весь оставшийся вечер прошел безукоризненно – мы болтали, улыбались и обменивались репликами, пусть ничего не значащими, но обусловливающими интеракцию. Я расслабился и был собой, напрочь забыв всю предысторию; они, казалось, тоже видели во мне меня – настоящего и вовсе не отвратительного.