Оливия Тишинская - Миражи

Одного Наташка с тех пор никак понять не могла: почему отец всё это терпит и вообще молчит! Сказать, что он пылал какой-то особенной любовью к детям нельзя. К Наташке уж точно. Андрюху любил. Так то сын! Тут Наташка приняла мужскую солидарность, упрощённый вариант общения и понимание между мужиками. С девочкой отцу дружить сложнее, это и ёжику понятно.

А выходит, вон что. Родители её сторонятся по причине того, что она их связала против воли обоих, и они этот груз несут всю жизнь, так сказать, ради детей. Ага, именно детей ради. Точнее видимо, ради неё, ибо Андрюху они родили хорошо позже. Вообще непонятно зачем. Одной Наташки мало что ли для ощущения несчастья навязанного брака по полной, через край, так сказать?

В общем, весь этот бред и обвинения попили много-много литров Наташкиной крови, а уж слёз и вообще неисчислимо. Выхода было два: замуж или в петлю. Шуточку эту Наташка услышала в каком-то кино, но она ей в душу запала. Она помнила о скудости выбора, и он её не устраивал. Наташка замуж не хотела, да и не за кого было особенно. Один-единственный серьёзный роман в универе закончился очередным маминым скандалом на тему: «тебе ещё доучиться надо, а ты пошёл вон, щенок!» Наташка после такого боялась на курс явиться, казалось, все теперь знают, что её маман припадочная и она, яблочко от яблоньки, скорее всего, такая же, только тщательно скрывается. Хорошо хоть парень учился на другом факультете и случайные встречи с ним сводились к минимуму. Конечно, никакого продолжения опять не случилось. Наташка и не искала больше встреч. Зачем? Сгореть со стыда? Он тоже не жаждал общения.

Зато жаждала Наташкина маман, которая теперь окончательно и бесповоротно убедилась, что дочь её пала ниже плинтуса и там её самое место. До окончания вуза вечерами встречал девушку у метро отец. Полагалось выйти из учебной библиотеки строго после её закрытия и прибыть на свою станцию минута в минуту, как ходят электрички. По дороге домой они болтали с отцом о чём-то отвлечённом: его детстве, мичуринских планах на даче, армейских историях и прочем, что приятно ему было вспоминать и обычно касалось его жизни до брака. Почему-то раньше Наташка на это не обращала внимания или обращала, но думала, это часть воспитательного процесса из разряда: «а вот я в твои годы», – только в варианте отца поданном в бесчисленном множестве весёлых и откровенно ржачных историй.

Наташка итак хорошо училась и не сильно стеснялась своего умения всё успевать: получать повышенную стипендию, не спать ночами перед экзаменами, заучивая всё и глубоко погружаясь в тему, и умением так же по полной отдыхать: студенческий театр, КВН, изостудия при универе, подруги, хоть та же Ленка, которая уже успела выйти замуж, родить и блаженно пребывала в академе. Да много чего вообще. Но под конец учёбы оставался только изокружок. После него Наташка успевала на «свою» электричку. С Ленкой они в основном созванивались, так как наследники были ещё совсем маленькие, и зачастую подруге оказывалось попросту не до гостей.

По ночам, когда между кормлениями Ленка специально не ложилась спать, а Наташкины уже спали, девчонки изливали друг другу душу.

Как однажды пошутил кто-то из Ленкиных многочисленных племянников: взрослыми быть очень просто, они только и делают, что собираются и жалуются друг другу, кто больше устал. Наташка помнится, посмеялась над этой фразой, но с годами стала замечать, что это истинная правда. А сейчас в 24 года, когда реально кроме работы, по большому счёту, ничего и не было, аксиома эта уже перестала быть детским анекдотом и обрела своё математическое совершенство.

А что, в сущности, у Наташки было? 12-метровая комната в квартире родителей. Мебель Наташка, правда, купила сама с первой зарплаты. Целую стену в комнате занимали полки с книгами, половину из которых она купила сама. То, что хотела. Хотя бы против книг мать ничего не имела. Слава Богу! Комодик с красками и бумагой для живописи и прочими прелестями. Тоже неоднократно обхаенный матерью. Туалетный и крошечный рабочий столики, которыми Наташка заменила огромный дубовый дедов письменный стол. Столько места освободилось! Дедов раритет уехал на дачу и по иронии судьбы – опять в комнату Наташки. И здесь на нём прекрасно писался ночами дневник под дивной настольной лампой, переделанной отцом из керосинки. Наташка там ощущала себя истинной внучкой своего деда – известного публициста и немножко самодеятельного художника. Дед давно отошёл в мир иной. Иначе бы сделал это ещё раз, увидев, во что превратилось её несчастное житие. Пожалуй, это был единственный человек, который её любил. Когда-то давно, когда Наташке стукнуло только пять лет, а дед тяжело заболел, он подписал ей эту дачу со старым скрипучим домом, таким же старым садом и огромными ёлками по периметру. Очень-очень старый дачный посёлок, владельцы участков в котором были так же ветхи и стары. Все Наташкины, точнее дедовы соседи, сплошь старая московская высокоинтеллектуальная интеллигенция. Она их обожала. Благодаря соседям на даче всегда тихо. На крайний случай играла какая-то классика или советское ретро. Даже если по ту сторону забора собирались все колена дачников от ветхих до ползунков, это было как-то достойно, весело и крайне интеллигентно. Ещё больше радовало то, что она приезжала в последнее время на дачу почти всегда только с отцом и братом. Там как будто то ли дух деда, то ли какой-то бог-покровитель интеллигенции не давал матери устраивать скандалы, как будто вообще её туда не пускал. В последние два года Наташка часто уезжала на дачу одна. Читала, писала в дневник о своих горестях, писала с натуры одни и те же кусты сирени и смородины, грядку с клубникой и цветы, цветы, цветы.