Виктория Мальцева - Моногамия

Особенно не удивившись, поскольку подобное бывало и раньше, я согласилась. Высокий парень с широченной улыбкой оплатил мою следующую песню, и я решила, что теперь уже, пожалуй, можно ударить и по романтике. Выбрала невыносимо красивую балладу на испанском Miguel Bose «Si tu no vuelves», но петь её необходимо было дуэтом с мужским голосом. Желающих сделать это оказалось много, больше, чем я рассчитывала, но Алекса среди них не было. Я выбрала приятного блондина, голос которого уже успела оценить во время предыдущих выступлений, и мы спели песню не просто эффектно, а сногсшибательно. Я была довольна: всё шло строго по намеченному плану. И пока мы пели, я конечно взглянула на Алекса (нужно же было проверить, есть эффект или нет) — и он смотрел на меня как завороженный, не отрывая глаз, не суетясь, не рыская пальцем по каталогу песен, как Артём. А в тот момент, когда в припеве мой голос раскатывался волной по залу, мне казалось, Алекс переставал дышать. Ему явно нравился мой голос, глаза его горели, он улыбался.

Мы провели тот вечер незабываемо: много шутили, пели, общались. Алекс отказался петь, сказал, что у него вряд ли получится так, как у нас, и он не хочет позориться. Мы много выпили и поздно разъехались по домам.

Я сама себе хозяйка, потому что работаю удалённо, летом у меня абсолютный отпуск, и мы много гуляем с Алёшей. Алекс часто присоединяется с предупреждением или без, иногда просто находит нас в парке, на площадке, во дворе, появляется вдруг ниоткуда, как снег на голову.

Солнечный день, шум каруселей, детские крики, визг и смех — настоящее лето. Мы делимся воспоминаниями, Алекс рассказывает о своих приключениях в детстве, о том, как сильно шалил, и как изобретательно его наказывали. Я смеюсь от души, потому что и в самом деле очень смешно и даже завидно, ведь моё детство было несравнимо скучнее и проще. Алёша внимает Алексу с открытым ртом, он никого и никогда не слушал с таким вниманием и почтением. Мой ребёнок нашёл своего кумира, и как же мне больно и обидно, что не в родном отце, а в этом совершенно чужом нам человеке, и что хуже всего, абсолютно таинственном и незнакомом.

Однако я чувствую, что Алекс сознательно выдаёт минимум информации о себе, создавая лишь иллюзию открытости, но несмотря на это, я ясно ощущаю в его личности глубину Марианской впадины, её темнота и таинственность манят, желание приблизиться приковывает всё сильнее.

Но, я — человек с детства поставленный в рамки: твёрдо знаю себе цену и пределы своих возможностей, вижу свои горизонты, никогда за них не хожу и даже не имею таких намерений. Меня воспитали в традиционно пуританской семье, и это лишь первая часть Марлезонского балета. Вторая — моя исключительно природная чёрствость и холодность: Артём метко прозвал мою душевность Северным Ледовитым Океаном, а тело моё — ледяной глыбой. Конечно, сознавая свои недостатки, я пыталась исправлять их и медленно шла по этому пути, но нечто более серьёзное нежели флирт с другим мужчиной бесспорно лежало вне границ моего мира.

Самое удивительное то, что Алекс это понял. Прочувствовал, не знаю, может, очень опытный и знавал таких, как я. Я догадывалась, что нравлюсь ему, но не была до конца уверена в качестве кого: друга, собеседника или кого-то ещё. Главное, он долго, около месяца, не делал никаких попыток развить наше наиприятнейшее и комфортное общение в ухаживание, и я была благодарна ему за это.

Почему? Потому что переход наших отношений на новый уровень означал бы их неизбежный крах, а я не только уже успела прирасти к нему душой, но даже более того: Алекс стал для меня живительным кислородом, глотком воздуха в душной маленькой комнате.

(Selig — Knockin' On Heaven's Door)

Моя теория дружбы прожила до жаркого июльского дня в парке развлечений. Мы ели мороженое кофейное или шоколадное. Оно таяло так быстро, что вытекало из рожка, стекало по Алёшиным рукам, щекам, и капало на шорты огромными коричневыми кляксами. В любой другой день меня бы это расстраивало и злило, но только не сегодня. Я столько смеялась над шутками Алекса, что жизнь казалась мне счастливой, день роскошным, а испорченные шорты — ерундовыми. Я заливалась смехом, совершенно не боясь казаться неадекватной, и между приступами этой беспочвенно-безудержной радости выхватила карие глаза, затем снова и снова, и это был взгляд ребёнка, глядящего на безумно желанную, но бесконечно дорогую игрушку в магазине, ту, на которую можно смотреть, но нельзя трогать, и уж тем более играть. Он был приятен, этот взгляд. Он обволакивал приторной, как мёд, сладостью, заставлял терять чувство реальности и с головой погружаться в эфир влечения, тонуть в эйфории.