Дмитрий Быков - 66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

— Я не привык, чтобы женщины от меня убегали, — сказал Уидлер с трогательной серьезностью. Ах, ты не привык. Ты, может быть, привык к другого рода женщинам, а теперь тебе захотелось бедной скромной девочки из провинции?

— Нам всем когда–нибудь приходится менять привычки. Я тоже, знаешь ли, не привыкла, чтобы меня кусали в шею.

Да-да, именно в шею. Так же, как я тебя сейчас выгоню отсюда. Кончиком мизинца на левой ноге Эмили ощущала некоторую прохладу — там одеяло было недостаточно плотно подоткнуто и, значит, мизинец мог быть виден. Это совершенно необязательно, но если начать шевелиться, может невзначай приоткрыться еще что–нибудь, и он подумает, что я его соблазняю, и мне немедленно придется менять свои привычки гораздо капитальнее, чем вчера. Одеяло не может прикрыть девочку целиком, девочка уже выросла большая. Одеяло в функции камзола Трианона из известной басни Лафонтена.

— Это не мой стиль, Эмили. Ты меня с кем–то спутала.

Может, и вправду? Тогда в хорошенькое же положеньице она вчера поставила его и себя. Но тон его стал подозрительно серьезен. Кто вдвинул вас сюда, пусть выдвинет отсюда.

— Он был похож на тебя. И чувствовался, как ты.

Какое косноязычие! Хороша же я буду, говоря по-китайски.

— Откуда ты знаешь, как я чувствуюсь?

Прежняя, удивительно обаятельная, ласково-ироничная улыбка осветила его лицо. Он комично вытаращил глаза. Смотри, смотри.

— Слушай... Как бы я там тебя ни обидел, я хочу загладить свою вину.

Ага, мы признаемся. Значит мы МОГЛИ обидеть.

Значит, я не так уж и зря его сегодня держу на расстоянии. Главное — не улыбнуться. Этим я все погублю.

— Я заеду за тобой в полдень. Я хочу показать тебе кое-какие места.

Ого! Разве мне не хватает с избытком тех мест, которые ты мне уже показал? Хотя, с другой стороны, ты мне, кажется, хочешь показать совсем другие места. Свои собственные. Заодно и поглядеть на мои, которые сейчас так неумело драпируются этим одеялом.

— Я уверен, кое–что тебе понравится. Увидишь, Эмили.

— Откуда ты знаешь, что мне нравится?

Так, так его! Откуда ты знаешь, как я чувствуюсь?!

Взгляд ее снова упал на орхидеи. Но все–таки насколько это мило с его стороны! Черт побери.

Он подошел к корзине с орхидеями, проследив за ее взглядом. Положил корзину ей на кровать, около подтянутых к подбородку колен. Застыл, глядя ей в глаза другим взглядом, приблизив лицо.

Если он сейчас приблизится или сделает еще хоть одно движение, я закричу. Честное слово. И это будет не «Добро пожаловать», а, скорее всего, «Огонь! Пожар!» Так учили кричать в школе. Это лучше привлекает внимание толпы в случае, не приведи Господь, изнасилования, а также шокирует самого преступника.

Но он не приблизился. Он с явным сожалением отшатнулся и покачался с пятки на носок.

— Так я заеду в полдень.

В ухе блеснула серьга. Но Эмили не заподозрила бы его в пристрастии к гомосексуализму — хотя до этого такие серьги она видела только у геев. Впрочем, Уидлеру она прибавляла сходства с пиратом, и только. Да он и так был хорош.

— Я не могу в полдень. Клаудиа звонила. У меня работа.

— Хорошо. Тогда я заеду в два.

Нет, но какова невозмутимость! Женщины, похоже, действительно никогда от него не бегали! Что мы все... что они все в нем находят?! Наглый, самоуверенный, самоупоенный болван, который думает, что все можно купить! Телохранители! Орхидеи он купил! Хотя, конечно, орхидеи...

Уидлер вышел из номера так же бесшумно, как и вошел, не прощаясь, как и не поздоровался, и не спросив ничьего разрешения, как не спросил он ничьего разрешения и тогда, когда брал у портье второй ключ.

Эмили очень торопилась, чтобы успеть к двум, и в результате закончила все, о чем просила Клаудиа, к половине второго, а до двух ругала себя, Клаудиу, Уидлера, Рио и весь род человеческий.

Уидлер приехал в десять минут третьего.

— Знаешь, ты не так уж и ошиблась, — сказал он, ведя ее за руку — она не вырывала руки — к выходу из офиса, который Эмили и Флавио оборудовали на одиннадцатом этаже отеля. — Они познакомились не в Швейцарии, а в Монако, и он не лыжник, а автогонщик, и это был не слалом, а гонки на Гран-При, и он сломал себе не ногу, а челюсть. Но с учетом этих поправок следует признать тебя почти весталкой.

На что он намекает? Помимо своей проницательности и близости к богам, весталки отличались девственностью!

— Ну, — добавил он — и с учетом еще нескольких поправок, конечно... хотя все относительно.