Дмитрий Быков - 66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

— Нет, — она покачала головой, полуобернувшись к нему. — Ты ведь никогда не успокоишься. Пока я не буду принадлежать тебе вся. Целиком. Я слишком долго ждала.

Она помедлила.

— Я, наверное, пришлю кого–нибудь за вещами.

Хлопнула дверь.

Джонни рухнул на диван, закрыл лицо руками, но тут же взял себя в руки, встал и начал медленно ходить по комнате.

Губы его искривила знакомая усмешка.

— Я люблю тебя, Элизабет, — сказал он хитро. — Я досчитаю до пятидесяти, и ты вернешься. Куда ты денешься. Раз…

Элизабет, плача, ничего не видя перед собой, шла по утренней улице, в толпе народа, спешащего на службу. Ее толкали, она не реагировала.

Джонни подошел к окну. Он не видел ее среди мелькания спин и плеч. Город приходил в себя после первой зимней ночи, сырой и туманной. Холодный серый свет. Снег повалил гуще, и сквозь хлопья уж точно было ничего не разглядеть. Облако, похожее на рыбу, наползало с Востока.

— Двадцать шесть... двадцать семь... двадцать восемь...

Элизабет, не оглядываясь, шла по улице. Слезы на ее лице смешивались с тающим снегом. Мальчишка на углу испуганно проводил ее взглядом.

— Сорок девять... Пятьдесят...

Сейчас! Сейчас!

Элизабет повернула за угол.

Впереди был длинный, поганый день. Впрочем, не такой уж и длинный. Зимой быстро темнеет.

Мы прощаемся с нашими киногероями.

В данном случае это честное слово — «наши». Хотя мы не читали романа Элизабет МакНил, по которому Ник Лайн снял свой знаменитый фильм. Нам неизвестно, сколь точно и обстоятельно режиссер обошелся с романом. Зато можем сказать с полной определенностью: от фильма в нашей книге осталось немного. Наш роман с ней протекал по той же схеме, что и роман Джонни с Элизабет. Мы не жалеем об этом.

Глядя с русского берега на несчастную Элизабет и противного Джонни, трудно было удержаться от соблазна сочинить такой эротический роман, который соответствовал бы нашим представлениям о «тамошней жизни». Что осталось от них, а что привнесено нами, — тайна.

К тому же фильм давал массу возможностей для импровизаций. Ведь все или почти все, что должно быть в привычном для российского читателя романе, оставалось за кадром. Мы не знали психологической подоплеки происходящего.

Тогда мы решили домыслить то, что выкинул режиссер. О чем он умолчал.

Прошлое и настоящее героев, их любовные переживания, их странности и безумства, — все попытались объяснить, понять, угадать...

Должно быть, ничего не угадали.

Так ли уж это важно? Важно, решит читатель, знакомый с творчеством Э. МакНил или лучше нас разобравшийся в сюжете «Девяти с половиной недель». Но мы писали для другого читателя. Для того, кто сумеет (или хотя бы попробует) оценить прелесть литературной импровизации, игры, — или, если угодно, шутки. Впрочем, герои расстались, любовь прошла, сердце разбито, — до шуток ли?

Наконец, только проклятый неврастеник станет смеяться над прекрасной раздетой Ким Бэсинджер... то есть Элизабет. Только очень гнусный, нехороший человек захохочет над ее любовью и утратой.

Мы прощаемся с Джонни и Элизабет. Мы не виноваты ни в чем. Так получилось. Герои больше не встретятся никогда. И нам жаль с ними расставаться. Игра окончена, в зале зажигается свет, зрители расходятся по домам, усталые авторы варят на кухне кофе, курят — одну на двоих — последнюю сигарету и негромко беседуют о любви.

Чемодан был большой и старый. С этим чемоданом Эмили с матерью ездили к тетке в Калифорнию ровно десять лет назад. С тех пор Эмили не была в Калифорнии и вообще выезжала редко.

Она была привязана к старым местам и старым вещам, как и мать. Ей не слишком хотелось выезжать. И сегодня тоже. Хотя, в общем, она легко относилась к жизни и взяла себе за правило ни о чем не задумываться более трех минут.

В двенадцатилетнем возрасте в душе Эмили произошел перелом. Она поняла, что мир не ограничивается Средним Западом, узнала, откуда берутся дети, и пришла к выводу, что в чудовищно жестоком и грубом мире, противостоящем ее детским представлениям, жить совершенно невозможно. Ее добрая мать своевременно подбросила ей книги Карнеги, и с тех пор мир для Эмили был ясен, прост и истолкован раз и навсегда.

В колледже ее представление о мире не претерпело существенных изменений. Она училась на юриста, и волей-неволей ей приходилось выслушивать историю европейской философии. Эмили никогда не могла толком понять, к чему ломать голову над столь простыми и очевидными вещами, выдумывая вороха абстракций, многоэтажных символов и многослойных толкований. Смысл жизни вообще мало занимал ее — как и большинство однокурсников, впрочем, которые тоже не склонны были ломать голову над различиями позитивизма и неокантианства. Однажды Эмили поставила в тупик старика-профессора, когда, густо и провинциально краснея, спросила его своим низким, глубоким голосом: