Дмитрий Быков - 66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

— Подслушиваю?! — возмутилась Молли. — Да ты так орешь, что посетители шарахаются, во всей галерее СЛЫШНО.

— Прости, ты права.

— Я всегда права. И, знаешь, что скажу тебе... не обидишься?

— Постараюсь. — Элизабет тяготил этот разговор, но обрывать его тоже почему–то не хотелось.

— Ты живешь неправильно. — Молли загасила сигарету в пепельнице и села в кресло напротив Элизабет. — Для тебя любой преходящий роман — пустая и досадная случайность, а главное в жизни — это любовь. Настоящая. Серьезная. С большой буквы. Только ради нее и стоит жить.

— А разве не так, Молли?

— Не так! Самое подлое и гнусное, что только есть в нашей траханной жизни — это большая любовь. Хуже нее могут быть только вонючие девичьи мечты обо всей этой дребедени.

— Слушай, — Элизабет поморщилась, — ну что за глупый цинизм, ей-богу... Можно подумать, ты не влюблялась никогда.

— Влюблялась! — Молли схватила новую сигарету. — О, еще как! Я влюбляюсь каждый день. И каждый день счастлива. Потому что нет ничего прекраснее влюбленности и нет ничего гаже любви. Этой рабской зависимости от какого–нибудь подонка, от его капризов, от его проблем, от его тщеславия, от его... — Молли яростно закашляла, задохнувшись дымом. — Нет ничего прочнее случайных связей, — торжествующе прохрипела она.

Элизабет зевнула; она и вправду сегодня не выспалась. Спорить не хотелось.

— Я никого не люблю, — докладывала Молли, — и я влюблена в каждую подвернувшуюся сволочь. Знаешь, в кого я влюблена теперь? Ну, догадайся.

Элизабет приоткрыла рот: быть не может!..

— Угадала, милая, — глазки Молли томно блестели из–за пелены табачного дыма. Потухшая сигарета в руке Элизабет слегка дрожала. — С твоим Брюсом! Господи, ты бы видела, как робко он трахал меня в первую ночь и как разошелся за эту неделю... В жизни у меня не было такого нежного и напористого мужика. Между прочим, — Молли округлила глаза, — должна тебе сказать, что мне он достался... прости опять–таки... совсем неумелым мальчиком. На третью ночь он чуть не со слезами сознался, что до меня почти нечего не знал об искусстве любви. Он так удивился, когда узнал, что можно, оказывается, и сзади. До тридцати лет дожил, бедняга, и такой пробел!

Элизабет была смущена.

— Я не любила, его, Молли, — тихо сказала она. — И вообще... давай не будем об этом.

— Да я что, тебя упрекаю, что ли?! Просто мне обидно. Ты уже месяц ходишь с каким–то безумием в глазах, то светишься, как дура, а то слезы глотаешь. Жалко мне тебя, вот что.

— Молли, — Элизабет, сгорбившись, сжала руки коленями и так застыла, — насчет того, как вы там сзади... все это малоинтересно. Хотя, конечно, очень хорошо, что знания Брюса о жизни столь существенно расширились. И все благодаря тебе. Спасибо...

— Я принесу воды, — заволновалась Молли.

— Не надо. Лучше дай мне сигарету, мои кончились, — Элизабет глубоко затянулась. — Знаешь что, — жалобно заговорила она, — не могу я его понять, этого Джона. Иногда с ним так легко... так бывает, когда люди одни и те же книги читали. А потом вдруг — тяжесть, нелепость, невнятица...

— А он что, начитанный? — пробормотала Молли.

— Что? Нет, какие книги... ты опять права. Ни черта не читает. Я вообще не понимаю, как он живет. И... я не понимаю, что у меня с ним... что меня с ним... связывает... что у нас... происходит... и все это откладывается куда–то в подсознание. А знаешь, что самое ужасное?

— Самое ужасное, — медленно и отчетливо, как первая ученица, вдруг заговорила Молли, — заключается в том, что неизвестно, чем все это кончится. Эта ваша Большая Любовь.

— Да, — сказала Элизабет. — Эта наша Большая Любовь. Это маленькое время, отмеренное нам для счастья. Ты знаешь, Молли, ведь я, правда, счастлива.

Зазвонил телефон. «Слушаю, — Молли кивнула подруге. — Тебя».

...Пропустили ее легко, да и кто, собственно, мог бы ее задержать? — хотя ей отчего–то представлялось, что в такого рода местах обязательно должен сидеть у входа или страж с пистолетом, или угрюмая секретарша с непроницаемым лицом. Но у лифта ей встретился чрезвычайно обаятельный и неприлично молодой человек в безукоризненном костюме и популярно объяснил, как найти нужный кабинет.

И секретарша у дверей этого кабинета кивнула ей понимающе, даже, как показалось Элизабет, несколько игриво, — многих ли она сюда пропускала? Или он так же, как и с ней, предпочитает обходиться свободным временем, а на службе имеет дело только со служебными делами. И было ли у него что–нибудь с секретаршей? «Была у меня одна секретарша, так у нее была привычка в постели пукать и икать от страсти...» Нет, такого он, разумеется, никогда не говорил, но фразочка вполне в его духе. Что–то будет после нее? «Была у меня одна экзальтированная блондинка, относившаяся ко всему с комической серьезностью, плакавшая в оргазме и с высоты своего образования презиравшая минет, потому что при этом рот занят и не поговоришь...» Нет, никогда!..