Дмитрий Быков - 66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

Мальчик улыбнулся.

— Ты держись от нее подальше, старина. — Уидлер выпил. — Она запросто может сердце тебе разбить. С ума сведет — недорого возьмет. Ну, будь здоров!

Они долго еще молча сидели под звездами в рваных тучах и смотрели в ночной океан, серебристый, стихающий. Они молчали, и все трое — мальчик, Уидлер и океан — хорошо понимали друг друга.

Эмили сидела перед зеркалом.

Она только что вышла из ванной, где лежала полчаса перед тем, как одеться и выйти к Уидлеру. Он собирался встретить ее в небольшом ресторанчике, где тоже были приняты полумаски. Правда, Уидлер клятвенно заверил, что ничего, даже отдаленно напоминающего их первый вечер, там не произойдет.

— Скромный ресторанчик при гостинице. Гостиница, конечно, захудаленькая, но славная европейская кухня.

Она не противилась.

И сейчас, после прохладной ванны (о горячей даже вечером страшно было подумать — жара не спадала, да еще этот влажный воздух, облеплявший тело, как мокрая ткань), — после ванны Эмили сидела на мягком, бархатистом стуле, всей кожей ощущая горячий застывший воздух номера. Во всем было ожидание и трепет.

Ей пора было одеваться, но она томилась и медлила, разглядывая себя в настольном зеркале. Совершенно голая, с еще влажной кожей, смуглая, свежая и крепкая. Одеваться ей не хотелось. Томление переполняло ее тело. Ничего подобного с ней не бывало прежде.

Да, она ничем не уступает той девушке в разрушенном отеле. И груди у той были хуже. У Эмили они меньше, но крепче, прекрасной удлиненной формы, с маленьким острым соском. Они упруги и не нуждаются в лифчиках. Она худа, но не болезненно-аристократической худобой Ханы. И у нее не такая фарфоровая, с голубизной, кожа. У нее прекрасный, смугло-розовый, цвет лица. И глаза, горящие ожиданием и страстным нетерпением. Она только пробуждается к чему–то новому, тогда как у всех вокруг в глазах таятся пресыщение в скука.

Эмили встала. На всякий случай она задернула занавески, хотя подглядывать за ней на одиннадцатом этаже было некому. Впрочем, увидев за окном Уидлера, она бы не удивилась. Слишком многое ему удавалось с волшебной легкостью. Каждому нужен свой Карлсон. В детстве у нее Карлсона не было, а теперь появился Уидлер. Необычайно приятно чувствовать себя Малышом. Она усмехнулась, вообразив Уидлера с пропеллером и кнопкой на животе. Кстати, она еще ни разу не видела его голым. Он при ней даже не искупался. Интересно, есть у него кнопка? Или главная кнопка, приводящая его в действие, находится все–таки ниже? Нет, он не похож на самца. Вчера, в разрушенном отеле, он мог сделать с ней все, что угодно. Но правильно почувствовал, что вчера из этого не вышло бы ничего хорошего. Все бы кончилось очень грустно, не успев подержать в сладком напряжении.

Взгляд ее упал на орхидеи. Они ничуть не потеряли в своей свежести и прелести со вчерашнего дня.

Эмили забыла думать о работе и, дисциплинированная от рождения, выполняла обязанности юриста чисто машинально. Конечно, пренебречь ими она не могла: ей нужно было постоянно чем–то занимать свое время, самодисциплина вошла в привычку, и ничегонеделанье, дольче фар ньенте, могло бы тешить ее не дольше двух-трех дней. Но сейчас, работая и выполняя мелкие поручения задержавшейся Кло, она совершенно не думала об успехе сделки. Это меньше всего ее заботило сегодня. Да и насчет Уидлера у нее не было никаких корыстных планов, хотя своим богатством он иногда по-детски бравировал. Должно быть, много бедствовал. Иначе где его всему этому научили и откуда у него это постоянное желание щеголять своими деньгами? Эмили, однако, совсем не интересовалась его доходами. Его, кажется, это даже задевало. Но у нее решительно отсутствовала корысть. Чистое любопытство, не более.

Она встала перед большим зеркалом, вделанным в дверцу шкафа с внутренней стороны. Бесстыдно разглядывая себя, она не могла скрыть удовлетворенной, гордой улыбки. Она никогда не занималась специально поддержанием формы. И была слишком молода, чтобы эту форму надо было поддерживать.

Она взяла со столика подаренный Уидлером рубин на серебряной цепочке и надела на шею. Длинная, горделивая шея, мягкий овал лица, упрямый, почти детский подбородок с ямочкой. Рубин оказался как раз между грудей и засиял темно-красным, теплым светом. Эмили коснулась сосков, и они выпрямились, потемнели, и испарина выступила на груди и плечах.

Она знала, что многие глупышки в колледже гордились плоскими животами. Нет, линия живота должна быть божественно округла, как у древней статуи, — Эмили погладила низ живота, где жестко курчавилось руно. Живот действительно должен быть как чаша. Чаша пшеницы среди лилий... так, кажется, в Библии? Песнь Песней Эмили помнила лучше, чем остальные главы Ветхого Завета, — но никак не из–за любви к такого рода поэзии, а просто из–за того, что гимн любви был крайне неожидан в Библии. Остальные Книги Ветхого Завета не внушали ей особого интереса. Но критерии красоты у древних интересовали ее всерьез. И были ей куда ближе нынешних.