Айя Субботина - Невеста Красного ворона

Наверное, его помощница — или кем там была та пигалица — позаботилась о молчании.

В дверь звонят: час назад я заказала салат и две порции персикового смузье. Беру с тумбочки у двери заранее приготовленную сумму, открываю — и замираю, обездвиженная взглядом серебристых глаз.

— Привет, ар’сани[1], - произносит бархатный голос из моего прошлого и, не дожидаясь приглашения, переступает порог. Закрывает дверь и наваливается на нее спиной.

Боги, он все такой же, как и в тот день. Все такой же невообразимо притягательный в своем безупречном костюме, галстуке в тон к голубой рубашке. Его так много в моей квартире, что, кажется, он просто активировал тайный, сдвигающий стены механизм.

— Шэ’ар… — бормочу я одеревеневшими губами.

Его пальцы скользят по контуру моего подбородка, поднимают лицо выше, и я чувствую себя ведьмой, к ногам которой привязывают свинцовую гирю. Еще немного — и упаду в озеро, из которого никогда не выплыть. Почти чувствую приступ удушья… но вместе с ним приходит и боль. Колючие спазмы внизу живота, напоминающие о другой стороне нашего прошлого.

— Я соскучился, Аврора, — говорит Шэ’ар тягучим терпким голосом.

И я разрушаю очарование момента громкой пощечиной.

Ненавижу его! Ненавижу за то, что сделал, и за то, что не сделал, но больше всего ненавижу за то, что сделать не захотел. Ненавижу за то, что даже после всего не могу смотреть на него с безразличием. Что, вопреки голосу разума, замечаю, что седины в его роскошных темных волосах прибавилось, а морщинки вокруг глаз стали глубже.

Шэ’ар потирает щеку, хмурится, но настойчиво игнорирует мой взгляд в сторону двери.

— Не помню, чтобы звала тебя в гости, — говорю сухо, почти официально.

— Не помню, чтобы спрашивал разрешения, — вторит моим словам он и предпринимает еще одну попытку меня обнять.

К счастью, я куда меньше него и тот фокус, когда я была на слишком высоких каблуках, ему уже не провернуть. Шэ’ару требует время, чтобы понять, что я не шучу и не заигрываю, хоть, признаться, в нашем прошлом была пара моментов, когда ему доставалось и посильнее за куда более мелкие промашки. Но того прошлого больше нет, и последнее, что мне нужно — ворошить угли давно остывшего костра. Даже если я теперь все время мерзну.

— Убирайся! — Я жестко тычу пальцем на дверь, но в глубине души понимаю, что если уж Шэ’ар пришел, а мне не хватило ума оставить его за порогом, то разговор у нас все-таки состоится. И гадать не буду, на какую тему.

— Ну, хватит тебе, — понемногу приходит в себя Шэ’ар. — Не чужие люди, а ведешь себя, как ребенок.

А я и есть ребенок, особенно для него, учитывая нашу разницу в возрасте. Но, чего греха таить, всегда любила мужчин постарше, еще со школы: никогда не смотрела на одногодок, а в выпускном классе за мной ухаживали парни с выпускных курсов института.

— У меня нет привычки вырывать то, что давно похоронено, Шэ’ар, — ядовито сцеживаю я.

— Поучаешь меня моими же фразочками, Рора?

— Я тебе не Рора, — огрызаюсь в ответ.

Он так сильно меня цепляет. Так сильно волнует ту сторону меня, которая не знает, что такое совесть, честность и правильность. Заставляет снова захотеть вернуться в прошлое, стать беззаботной Авророй Шереметьевой — женщиной, которую хотели многие, но которая пожелала отдаться самому недостойному.

— Ты мне всегда Рора, — отмахивается он, круша злость беззаботной улыбкой.

Бросает мимолетный взгляд на часы и, прежде, чем я соображаю, что у него на уме, тянет в комнату. У меня здесь беспорядок: на диване лежат стопки постельного белья, в кресле горка одежды, а компьютерный стол завален моими письменными принадлежностями. В последнее время я много пишу от руки: после аварии нужно разрабатывать мелкую моторику пальцев правой руки, а к пластилину и мешочкам с крупами я оказалась совершенно равнодушна. Зато переписывать книги любимых авторов от руки и рисовать всякие каракули теперь часть моего ежедневного ритуала под названием «Недожизнь».

Шэ’ар обводит комнату широким взглядом, словно сканирует каждый угол, но продолжает удерживать мою руку за запястье даже когда я несколько раз до боли пытаюсь освободиться.

— Кого ты ищешь? — спрашиваю с издевкой, прекрасно зная, что он рыщет в поисках следов присутствия в моей жизни другого мужчины.

Злость нарастает со скоростью катящегося с Эвереста снежного кома. Хочется рвануть ворот рубашки и показать ему тот шрам, который я ношу на себе в том числе и по его вине тоже. И что с таким уродством я теперь не то, что на подиум — я в постель ни с кем не лгу, даже если к моему виску приставят пистолет. Впрочем, он и так все знает.