Айя Субботина - Обман

Но и это не самое фиговое. Такое чувство, что в этих словах заключена какая-то магическая сила или, скорее, тайное послание, потому что после них сороки накидываются на меня, словно на булку: начинают трогать, щупать, морщить нос от грязи на манжете рубашки. Кто-то «на галерке» громко обсуждает пятна на моей обуви и вспоминает героя какого-то фильма. А «Верочка» продолжает тереться об меня и позировать с голливудской улыбкой.

— А вы приехали на той большой черной машине? — слышу пронзительный детский голос, и рядом с бабулей появляется девчонка лет шести, вся какая-то веснушчатая и с феерической прической из пары десятков косичек. — Я видела в окно.

— Снова забиралась на подоконник? — Женская рука с крова-красным маникюром а ля коршун сцапывает девочку ха плечо и напоследок мы обмениваемся понимающими взглядами жертв, бессильных против своей участи.

Блин, как меня так угораздило?! Где была моя голова, когда я предлагал помощь?

Ответ слишком очевиден, и он меня расстраивает, потому что крайне неприятно осознавать, что судьбоносное решение если не всей жизни, то по крайней мере сегодняшнего дня, я принял, находятся в состоянии аффекта. То бишь — думая о ногастой газели.

— Черная машина — это так банально, — говорит какая-то прокисшая девица примерно возраста Моли.

— Это «Порше», — все-таки огрызаюсь я.

— Гляди-ка, не немой, — продолжает отжигать бабуля. А потом с энтузиазмом начинает тыкать пальцем мне в живот, словно повар, пробующий мясо шипом кулинарного термометра. — Какой-то он немощный, худой совсем.

— Когда поженимся, обязательно его откормлю. — «Верочка» с восторгом озвучивает планы на будущее, и я живописно представляю свой с таким трудом вылепленный, почти скульптурный пресс, заплывающий толстым слоем жира от домашних борщей, картошки и булок.

Хотя, чего там — жареную картошку я люблю, правда сейчас у меня период «сушки» и приходиться фильтровать каждую калорию. А все для того, чтобы к пляжному сезону у меня было тело, от которого у женщин будет зашкаливать уровень эстрогенов.

— Как… поженитесь? — На арене снова мама, и хоть она не тыкает в меня пальцами, не пытается обозвать мою машину и не смотрит словно на унылое говно, именно от нее у меня волосы встают дыбом. Потому что у мамы такое лицо… В общем, я бы не удивился, если бы она приволокла икону, поставила нас с «Верочкой» на колени и совершила обряд венчания. — Верочка, тебе сделали предложение, а ты ничего не сказала маме?!

— Берегла для сегодняшнего случая, — ловко выкручивает Моль.

Если она и с Клеманом такая верткая, то понятно, почему он не хочет взять никого покрасивее. Я уже ее боюсь. Серьезно. Потому что… Бля, да потому что я понятия не имею, кто эта девушка и почему она трется вокруг меня, как шаман вокруг ритуального столба!

К счастью, серпентарий разбавляет появление мужчин: их тоже много, и первая мысль — как они все тут поместились? Человек двадцать — минимум. Когда мои родители устраивают праздники, мы всегда заказываем большой ресторан, но и там обычно теснотища, а здесь…

Моль, наконец, оставляет в покое мою руку и мне требуется все мое терпение, чтобы не воспользоваться свободой и не сбежать, пока святая мамаша не потащила нас в ЗАГС.

Пока Молька тискает отца и вручает ему подарок, меня снова обстреливают, но на этот раз уже собратья-членоносцы. Один тощий, словно жертва ботулизма, другой наоборот — румяный и пышный. Так и хочется предложить бабуле потыкать пальцем в него, проверить на упитанность. Прямо сцена из Чехова «Толстый и Тонкий». Правда, есть у них и кое-что общее: одинаково кислые рожи. Женихи что ли?

Закончив расцеловывать папу, Моль снова представляет меня и, к своему ужасу, я понимаю, что вынужден пожимать руки этим тюфякам. У толстого, предсказуемо, мягкие влажные ладони. Я словно берусь за хвост Джаббы Хатта. У второго длинные костлявые пальцы, и примерно то же самое я чувствовал, когда трахал одну аспирантку медунивера, и мы делали это в лаборатории, где на нас упал пыльный макет человеческого скелета.

Поэтому, когда гости потихоньку переползают из гостиной в комнату, а мы с «Верочкой» остаемся одни, я зло шиплю:

— Ты должна мне за то, что этот день отразится на моем душевном равновесии неизлечимой психологической травмой: я жал руку улитке и палочнику. Могу я уже валить? Понимаю, что ты потеряла голову от такой удачи, но на застолье мы не договаривались.

Вот зря я это сказал, потому что в ответ Моль врубает «Верочку» на максимум, и беспощадно проходится по мне безразлично-брезгливым взглядом. Искра в ее глазах намекает, что надо не спрашивать, а тупо уходить, потому что сейчас меня ждет еще одно глумление над начавшим выпочковываться мужским естеством, но я все равно не успеваю. «Верочка» хватает меня за щеку, оттягивает и треплет, словно паренька.