Евгения Кайдалова - Забудь меня такой

В комнату вошел Карим и присел рядом с ней. Оба молчали, но Майя чувствовала: ее связь с этим человеком становится еще глубже, чем прежде. И еще ей казалось, что в эти минуты они трое словно бы расходятся в разные двери: она с Каримом – в одну, а Глафира – в другую. И, не оборачиваясь, захлопывают эти двери за собой.

Она легла спать на сдвинутых креслах в старухиной комнате и просыпалась несколько раз за ночь. То ей казалось, что старухин храп стал еще страшнее, чем был, то ее просто поднимала тревога. А проснувшись на рассвете, она не поверила своим глазам и ушам: старухино дыхание стало ровным, перекошенное лицо как будто разгладилось, и Глафира выглядела как мирно спящий человек, слыхом не слыхивавший ни о каких инсультах. Успокоенная увиденным, Майя с облегчением провалилась в сон.

Зашторенное окно постепенно светлело, но для ее измученного сознания эта короткая летняя ночь никак не могла закончиться наступлением утра. Во сне Майя видела молодую женщину в длинной, до пят, холщовой рубашке, которая собиралась вброд перейти небольшой ручей. Была ли это Глафира, она различить не могла, поскольку женщина стояла к ней спиной. Горделивая стать сибирячки не проглядывала в этой женской фигуре – плечи и голова ее были скорбно опущены. Цвет волос было тоже не разобрать: пряди слиплись и потемнели, точно женщина побывала под дождем. Подобрав полы рубахи, женщина вступила в воды ручья, и только сейчас Майя заметила, что на другой его стороне стоят двое мужчин. Один из них, средних лет, статный и представительный, был одет в форму морского офицера; Майя различила даже кортик на перевязи у его бедра. Второй, молодой, казался точной копией первого, с той только разницей, что на нем были штатские брюки и рубашка. В руках он как-то бессмысленно комкал широкий лоскут белой ткани, напоминавший детскую пеленку.

Женщина брела и брела по воде к ним навстречу, но узкий ручей почему-то никак не кончался, а разливался все шире и шире, превращаясь в настоящую реку. Затем по воде пошли волны, и Майя осознала, что это море, а берег, где ждали двое мужчин, вместо того чтобы приблизиться, удалился. Женщина брела уже по пояс в воде, когда стало заметно, что справа и слева от нее простирается минное поле и черные шары, утыканные взрывателями, покачиваются на тросах, словно чудовищные ядовитые грибы. Неожиданно навстречу ей по воде поплыли книги, старинные книги в пергаментных переплетах, и женщина беспомощно пыталась отстранить их руками, а вслед за книгами одиноко, точно потерянный в вечности корабль, на волнах закачалась прозрачная кювеза, куда в роддоме кладут новорожденных детей. И этого последнего видения Майя уже не выдержала. Ее буквально вытряхнуло из сна, словно летчика, успевшего катапультироваться перед тем, как его самолет врежется в землю.

Очнувшись, она облегченно перевела дух и, не открывая глаз, вернулась к обрывкам вчерашних мыслей: надо как можно скорее подыскать для Глафиры опекунов. Она приподнялась на локте, чтобы взглянуть на больную… и увидела, что голова старухи обмотана полотенцем, чтобы удержать на месте челюсть, а веки придавлены пятирублевыми монетами. В коридоре и ванной комнате слышались какие-то звуки: очевидно, Карим занавешивал там зеркала.

– Она не забыла взять с собой служанку, – сказал Карим, когда они сидели в похоронном автобусе, направляющемся в крематорий.

Майя непонимающе посмотрела на него.

– Я имею в виду Марию Сергеевну.

Майя продолжала не понимать.

– Ну, знаешь, как это было принято у скифов, да и у некоторых других народов: когда умирал знатный человек, вместе с ним убивали его слуг, жен, лошадей.

– Не надо! – тихо попросила Майя. – Я больше не могу.

Дальнейший путь они проделали в молчании. В крематории, когда для прощания с покойной подняли крышку гроба, Майя вдруг подумала о том, что Глафира отправляется в огненную геенну без единого цветка. И без единого поцелуя: и у нее самой, и у Карима вызывала содрогание одна мысль о том, что можно приложиться ко лбу умершей. Однако когда гроб стали переносить с каталки на постамент в центре зала, Майя заметила, что Карим что-то положил к обутым в строгие черные туфли ногам. Она перевела на него взгляд и увидела, что в ухе у Глафириного внука больше нет серьги с оранжевым гранатом. Ни единой вещи, которая напоминала бы о Глафире, на земле не оставалось. Гроб начал опускаться вниз, и вскоре над ним сомкнулся зеленый покров.