Лейла Аттэр - Бумажный лебедь (ЛП)

Я лучше умру, чем буду в его милости.

Что, блядь, он сделала со мной?

Где я, черт возьми, нахожусь?

Я уже приготовилась к выстрелу, но после того, как последние слова молитвы сорвались с моих губ, наступила короткая тишина. Он взял прядь моих волос и нежно погладил, почти с благоговением. Затем он сбил меня с ног, нанеся резкий удар рукояткой пистолета, и это ощущалось так, будто он расколол мне череп. Очертания Сан-Диего на горизонте закачались и начали исчезать в больших черных пятнах.

— Я не разрешал тебе говорить, — произнес он, когда я с грохотом упала. Мое лицо ударилось об палубу жестко и быстро, но мне казалось, будто все это происходит в мучительно замедленной съемке.

Я мельком взглянула на его обувь, прежде чем мои глаза закрылись.

Мягкая, ручной выделки, итальянская кожа. Я разбиралась в обуви, и мало кто в округе мог позволить себе такую.

«Почему он не выстрелил?» — подумала я, а затем вырубилась.

Не знаю, как долго я пробыла без сознания, но только этот вопрос застрял у меня в голове, словно дракон, засевший у входа в пещеру, отказываясь сдвинуться с места и готовый извергнуть пламя всех чудовищных вероятностей, каждая из которых хуже, чем смерть.

Почему он не спустил курок?

Возможно, он планирует держать меня слепой, и под действием лекарств в пределах своей видимости…

Возможно, он планирует разрезать меня на части и продать их.

Возможно, он уже вырезал мои внутренности, и ощутить это ― лишь вопрос времени, когда анестезия пройдет.

Возможно, он подумал, что я мертва, и похоронил меня заживо.

С каждой последующей мыслью боль превращалась в Страх, и, если позволите сказать вам, Страх еще большая сука, чем Паника. Страх поглощает тебя целиком и полностью.

Я чувствовала, как медленно соскальзываю глубоко вовнутрь этого страха.

Я ощущала запах Страха.

Я дышала Страхом.

Страх съедал меня заживо.

Я знала, что мой похититель что-то мне дал, но не знала, была ли я парализована лишь на время или навсегда.

Я не знала, была ли я изнасилована, избита или ужасно изуродована.

Я не знала, хочу ли это выяснять.

Я не знала, вернется ли он.

И если он вернется, то может оказаться, что то мерзкое состояние, в котором я пребывала сейчас, лучше, безопаснее, и легче.

Страх продолжал следовать за мной по лабиринтам моего разума, но существовало только одно место, где он меня не достанет, одно место, где, я знала, что всегда буду в безопасности. Я закрылась в этом уголке моего сознания и отключилась от всего, кроме колыбельной моей МаМаЛу.

Это была не совсем колыбельная. Это была песня о вооруженных бандитах, страхе и опасности. Но то, как МаМаЛу пела ее ― мягко и мечтательно ― всегда успокаивало меня. Она пела на испанском, но я запомнила смысл лучше, чем сами слова.

Я увидела себя в гамаке, голубое небо над головой, Эстебана, изредка рассеянно покачивающего гамак, в то время как МаМаЛу пела, развешивая сушиться выстиранные вещи. Эти сиесты в садах Каса Палома с няней и ее сыном были моими самыми ранними воспоминаниями. Колибри жужжали над красными и желтыми гибискусами, а бугенвиллия вилась по толстой, неухоженной живой изгороди.

МаМаЛу пела ее, когда я или Эстебан получали ушибы и царапины. Она пела, когда мы не могли заснуть. Она пела, когда была счастлива, и пела, когда грустила.

Но слезы лились. Я плакала, потому что не могла петь. Я плакала, потому что не могла говорить. Я плакала, потому что МаМаЛу, голубые небеса и колибри исчезли в темноте. Я плакала, держалась за них, и медленно, шаг за шагом, Страх отступил.

Я открыла глаза и глубоко вдохнула. Я все еще была охвачена темнотой, но ощущала, что пол покачивается. Возможно, мои чувства начинали пробуждаться. Я попыталась согнуть пальцы.

Пожалуйста.

Будьте здесь.

Работайте.

Ничего.

Моя голова все еще немного гудела от удара, которым он меня вырубил, но помимо этого бум-бум-бум я слышала голоса, и они становились все ближе.

— Вы часто проходите через Энсенаду? — женский голос.

Я не смогла понять весь ответ целиком, но голос был ниже, определенно мужской.

— …меня никогда еще здесь не останавливали, — сказал он. Голос моего похитителя врезался в мою память так же крепко, как и его обувь.