Ви Киланд - Фривольные письма [litres]

Даже если это убьет меня.

Такой неожиданный вывод произвел на меня огромное впечатление.

Для того чтобы действительно победить страх, нужно, по меньшей мере, достичь определенного уровня, быть готовой умереть за то, что лежит на другой чаше весов. Я поняла, что совершенно точно готова умереть за Гриффина.

И не знала, что делать с этим внезапным откровением.

Зазвучали первые аккорды «Луки», и я вспомнила, как Гриффин говорил, что ему неловко петь ее после нашей встречи, так как он писал песню в гневе. Думаю, теперь у него с ней связаны еще более мучительные ощущения. Камера показывала его крупным планом, и я заметила, что он закрыл глаза, прежде чем начать петь. Похоже, ему требовалось усилие над собой для того, чтобы произнести первые слова и начать исполнять эту непростую песню. Я могла только представлять, каково это – петь обо мне снова и снова, когда я причинила ему настолько сильную боль.

Он вложил в пение все свое чувство, и толпа буквально взбесилась. «Лука» была самой популярной песней Гриффина, подтверждением чему стали несмолкающие аплодисменты. Он говорил мне об этом, а теперь я и сама убедилась. Он часто повторял, что исполнением «Луки» обычно заканчивает концерты, но, видимо, в этот вечер песня не была последней.

Гриффин вернулся к микрофону среди восторженных возгласов толпы, скандирующей: «Коул».

Его голос отдавался эхом по всей сцене.

– Я думал, что вы не против услышать сегодня вечером еще одну песню.

Толпа ответила взрывом еще более бурных аплодисментов и воплями.

– Это новая песня… она еще не записана… и, возможно, никогда больше не будет исполнена. Она называется «Ты и я» и посвящается моей единственной настоящей любви. Ты знаешь, кто ты.

Мои глаза повлажнели.

Толпа взбесилась.

Когда он запел, я изо всех сил старалась прислушиваться к словам.

Что?

Я не слышала больше ничего, как только он пропел эти слова. Мое солнце, луна и звезды… Остальную часть песни я прослушала, как в тумане, застыв на месте и ощущая шквал нахлынувших эмоций. Я не рассказывала Гриффину о татуировке с солнцем, луной и звездами. Он не мог ничего знать, и, однако же, эти слова скрывались где-то в его сердце. Уверена, в каком-то смысле он жил во мне. Глядя на татуировку, я, решительно отринув малейшие сомнения, поняла, что сейчас Иззи посылает мне последний привет.

Пятый день – и ничего.

Я не знала, чего ждала, но от того, что каждый день ездила к почтовому ящику и находила его пустым, мое ощущение безнадежности понемногу усиливалось.

Гриффин излил в песне свою душу, поэтому я решила сделать то же самое на собственный манер, сделав то, что умела делать лучше всего, – я написала ему. Всю ночь после концерта в Лос-Анджелесе я не ложилась спать, сочиняя письмо, полное боли. Я написала о том, как мне было страшно и что я сочла правильным отпустить его, но в конце концов поняла, что больше всего на свете меня пугает возможность потерять его. Я боялась физически попасть в западню, но это ничто по сравнению с тем, в какую ловушку угодит мое сердце , если я стану жить без него.

Начиная примерно четырнадцатую страницу своего сумбурного письма, я поделилась с ним некоторыми мыслями насчет того, как мы могли бы устроить нашу жизнь. Я, возможно, поискала бы какое-нибудь место, где могла бы жить не слишком далеко от Лос-Анджелеса. В радиусе пятидесяти миль от города много очень симпатичных загородных поселений. Мне очень не хотелось расставаться с Доком, но он сказал, что мы могли бы проводить сеансы психотерапии по видеосвязи, и обещал, что, если я решу уехать отсюда, он станет навещать меня несколько раз в году. Вчера вечером он даже заехал ко мне со списком птиц, недавно замеченных в районе каньона Топанга – одном из мест, которое я упоминала как вполне подходящее для моего пребывания в Калифорнии. И они с Мартой обсуждали, что он собирается заехать туда как-нибудь.