Сергей Головачев - Love Tour

— Ты знаешь, — прошептал он, перейдя ко всему ещё и на «ты», — твои влажные губы просто созданы для поцелуя.

Это было странно видеть: но её губки разомкнулись ещё шире в каком-то хищном оскале, и она как бы невзначай провела по ним языком.

— Это, наверно, они от помады такие? — добавил он.

— Ну почему же от помады?

Юлий неожиданно привлёк её к себе, благо она была одного с ним роста, и сорвал с её губ лёгкий поцелуй.

— У, какая прелесть, — завёл он глаза от восторга, — какая прелесть, — и, не встречая особого сопротивления, вновь жадно приник к её губам, и долго не отрывал своего поцелуя, вращая языком, словно желая показать ей, что хочет выпить её до дна, до последней капли. При этом он нежно гладил кончиками пальцев её шею и даже под конец слегка приподнял горничную, чтобы у неё в прямом смысле слова земля ушла из-под ног.

— Это называется, знаешь, как? — выдохнул он, — поцелуй души.

— Скорей всего, от души, — покусала она свои губы, — всю помаду слизал.

— А есть ещё поцелуй бабочки, — присел он рядом с ней на кровать.

— Это как? — заведённая им, она провоцировала его уже сама.

— Это когда целуют лишь взмахами ресниц. Никогда не пробовала?

— Нет.

— Тебя как зовут?

— Сусанна, — ответила она. — Или Жужа.

— Венгерка, что ли?

— Да. А ты знаешь, на кого похож? На этого, ну, который…Тьфу, забыла. Такой же соблазнительный.

— Почему такой же? Я куда более соблазнительный, чем тот противный тип, которого ты забыла. А твои пальчики, ну, просто чудо, — взял он её руку и особым образом поцеловал чуть ли не каждый её пальчик, задержавшись на мизинчике, — они просто созданы для того, чтобы играть на флейте. Жужа, — прошептал он, — а ты не желаешь на минутку дверь закрыть на ключ?

— Нет, что вы, нам с постояльцами закрываться нельзя!

Юлий решил продолжать и при открытой двери, которая с кровати совершенно не была видна.

— А есть ещё поцелуй кошечки, — стал он вылизывать её большой пальчик своим шершавым языком. — По-другому это называется кейра.

— Как красиво.

— Или ламбитус.

— Скажи проще, — улыбнулась она понимающим взглядом.

— А проще говоря… — не договорил он и незаметно полез к ней пальчиками под юбку.

— Нет, только не это, — мигом убрала она его руку, — остынь. Какой быстрый!

— Да, я такой.

— Не всё сразу. Чуть что, сразу за манюрку!

— Ничего не понял. Целоваться, значит, можно, а за манюрку нельзя?

— Вот походишь со мной недельку, тогда, может, я и позволю.

— Я уеду через недельку.

— Твои проблемы. К тому же у меня жених есть. Он сейчас в АТО, и я обещала ему, что сохраню себя в целости и сохранности.

— Хорошо хоть, он целоваться тебе не запретил, Жужа.

— Ладно, всё, я пошла, — вышла горничная за дверь.

Юлий в отчаянии завёл глаза и вознёс руки кверху:

— Да что же это за город такой! Всем им любовь тут подавай!

Серж засунул пластиковую карточку в щель электронного замка и вошёл в номер под бравурную музыку и сладостное пение Аббы. Наскоро приняв душ, он тщательно побрился, затем старательно причесал себя и надушился, о, этот непревзойдённый запах «one man show» , после чего обулся в неизменные кеды и решительно переоделся, сменив чёрную футболку на такую же чёрную, но с миленьким рисунком, изображавшим два волосатых черепа — женский и мужской.

На шесть часов вечера у него было назначено свидание с Оксаной.

Дорога от гостиницы до сквера под каштанами занимала минут пятнадцать. Это, если идти вдоль набережной по Липовой аллее быстрым шагом. Если же не торопиться, то вполне можно уложиться и за двадцать минут. Ровно столько и было на часах Сержа, когда он вышел из отеля: без двадцати шесть. Значит, в запасе у него оставалось пять минут.

Прогуливаться под цветущими липами он не собирался. Во-первых, чтобы лишний раз не расстраиваться, глядя на влюблённые парочки, а во-вторых, чтобы поближе ознакомиться с окружающей местностью. Поэтому Серж решил не повторять маршрут и пойти совсем другим путём: по параллельной, как ему казалось, улице Митной.

Чёрт же дёрнул его пойти по ней!

Как оказалось, она уводила в сторону. Об этом Серж узнал у прохожего на площади Дружбы народов. Боясь опоздать, на всякий случай, он прибавил шагу, свернув на улицу Боженко. Очередной прохожий на следующем перекрёстке объяснил, что и эта улица ведёт не туда, и предложил «мимо вон того графа Дракулы свернуть на набережную».

«Граф Дракула» оказался Кобзарём, обнимавшим самого себя на постаменте, на котором с трудом читались его золотые в наше время слова: «Обнимитесь же, братья мои…»