Переступив порог квартиры, Наташа расплакалась. То есть… Она и до этого плакала всю дорогу, а после с ней случился самый настоящий нервный срыв. Но она не закрылась, как Глеб боялся, наоборот… Она заговорила. Сбивчиво, кусая губы, теряя мысль и перескакивая на другую, глотая половину букв, обрушивая на него весь хаос своих мыслей. И чего только Глеб не услышал. Правда! Но самое главное то, что она любила его. Безумно, нечеловечески… Наташка сама так сказала. Нечеловечески. Вот как.
А потом все же приехал доктор. И им пришлось прервать этот странный, изматывающий души монолог и сосредоточиться на словах педиатра. Не обнаружив у Нины ничего серьезного, тот высказал предположение, что виной всему первые зубки малышки.
— Первые зубки, надо же… А когда вы ушли — их еще даже в планах не было, — прошептал Глеб, без сожалений отдавая свой палец на растерзание пока еще беззубому рту дочки.
— Она подросла, правда?
— Угу. Вон, какие щеки…
Они лежали на кровати, положив между собой дочь, и с интересом за ней наблюдали. А та, кажется, только радовалась вниманию родителей, ненадолго отрывалась от его пальца, причмокивала, и улыбалась, пуская слюни.
— А грудь? Она не кусает грудь? — вдруг опомнился Громов.
— Нет… Давай, кстати, ей уже пора подкрепиться.
В заботах о дочери прошел целый день. Вечер опустился на город. Порознь они провели Новый год и Рождество, свои самые длинные, самые долгие ночи — ночи друг без друга, которые теперь для них остались позади. А впереди их ждало лишь самое лучшее. И самое светлое.
Быстро обмывшись, Глеб вернулся в спальню. Наташа стояла возле окна. Мягкий лунный свет омывал её тоненькую, ничуть не испорченную материнством фигурку. Лишь маленькая грудь сейчас, кажется, стала еще тяжелее, и отросли волосы.
— Нина уснула?
— Угу. Я переложила ее в кроватку… — прошептала Наташа, не отрывая взгляда от сизого зимнего неба, раскинувшегося за окном. Глеб подошел ближе. Он не стал одеваться. Лишь обмотал вокруг бедер полотенце. Но сейчас сбросил и его, давая почувствовать ей силу своего желания. Глеб не мог… физически больше не мог без нее обходиться. Широкие ладони коснулись голых бедер и скользнули вверх по ногам, поднимая тонкую шелковую сорочку. Вслед за ними по коже промчались волной мурашки, Наташа выгнулась и застонала, цепляясь пальцами за подоконник.
— Я скучал по тебе… Так скучал…
Вместо ответа она закинула руки ему за шею и мягко потерлась голой попкой о его стояк. Он рыкнул, поощряя ее игривость. И Наташа отозвалась на этот звук гортанным урчанием. Глеб поднял руки выше. Оставил в покое подол, скользнул ладонями по рукам к плечам и, что есть силы, дернул бретельки вниз. Она захлебнулась, подавилась воздухом. Стон перешел в тихий скулеж. Пальцы очертили контур груди. С силой сжали вершинки. Шутки в сторону — он больше не собирался давать ей спуску. Знал, что она выдержит все, что он сможет дать. Пальцы увлажнило молоко. Он снова потянул, выкрутил. И еще, и еще, пока Наташа не запросила пощады. Пока он сам едва не взорвался лишь от того, что делает. Забывшись, девушка опустила руку и принялась активно себя ласкать. Еще чего! Он — и только он теперь будет виновником всех её сладких оргазмов. Глеб не больно ударил ее по руке и рыкнул:
— Не смей. Я не собираюсь сегодня делиться.
Наташа захныкала, но подчинилась. Выпрямила руки по швам, стиснула кулаки от досады.
— Обопрись ладонями о подоконник, — подсказал Глеб. Наташа торопливо исполнила его просьбу. В такой позе ему и не нужно было ничего оголять. Сорочка и так задралась, открывая доступ к самому сладкому. Глеб приставил головку…
Он вошел в нее резко, во всю длину. Он вернулся домой…
— Ты как, маленькая? Тебе хорошо? — прошептал, двигаясь мощно и размеренно.
— Да… да… господи, да…
Не прекращая толчков, Глеб намотал её волосы на запястье, заставляя откинуться ему на грудь и чуть повернуть голову, чтобы он ртом мог ловить ее рваные стоны и хрипы. И Наташа дала ему насладиться происходящим в полной мере. Никогда его девочка еще не кричала так сладко, никогда не сжимала его так сильно, кончая. Выдаивая его…
— Люблю тебя…
— Люблю тебя…
— Готова?
— Да!
— Навсегда.
Солнце было таким ярким, что не спасали даже черные, как ночь, полароиды. Глеб щурился, как коршун, вглядываясь в горизонт, где на белоснежном песке, у кромки лазурного моря, резвились его…
— Слушай, да расслабься ты уже. Что ты над ней трясешься? Нормально все, вон… смеется, аж сюда слышно.
Читать дальше