Ирина Воробей - Куколка

– Удовлетворительно, – с тяжелым вздохом призналась Татьяна.

– Как?! – опешил отец, будто совершенно не был готов к такому повороту событий, будто даже гипотетически не представлял такой возможности. Он развел руками в воздухе, из-за чего мука осыпалась на пол. – Это, несомненно, все эта Сурканова! Подлюка, которая меня всю жизнь ненавидела. Она придиралась? Что она сказала?

– В том-то и дело, что ничего, – опустошенно ответила Татьяна, по-прежнему не поднимая глаз.

– Вот овца старая! – снова крикнул отец с досадой, болью и ненавистью, хлопнув ладонями о бедра.

Теперь к муке с рук добавился толстый клуб муки с фартука. Все это тоже со временем осело на пол и немного на пепельные волосы Татьяны, но она этого не заметила. На лысой голове отца же мало что задерживалось, даже его собственные волосы.

– Я уверен, что это все она. Как я надеялся, что ее там не будет! А Прохоров что?

– Тоже ничего.

– Ну, он-то как мог промолчать? – отец еще больше округлил глаза в недоумении, но потом цокнул губами и добавил. – Тоже мне, маразматик конченый! Поди уже совсем не соображает. Кто его там держит до сих пор?

Отец всегда говорил очень выразительно, с бо́льшим чувством, чем испытывал на самом деле, любил подчеркивать свои эмоции анахронизмами либо просто пафосными фразами. Театральность проявлялась в каждом его резком жесте рук или мимике лица. Это настолько вжилось в его характер, что перестало быть сценичностью и стало повседневным поведением. Сейчас он тоже говорил громко, четко расставляя ударения и выдерживая паузы, на оскорблениях повышал до тонкого голос, чрезмерно закатывал глаза и стискивал зубы.

Татьяна продолжала молчать с повинной, стоя у двери, не раздеваясь, сжимая шляпу в тонких пальцах. Отец все равно продолжал оправдывать ее, хотя она была этого не достойна, а члены комиссии не заслужили таких оскорблений. Она знала, что рано или поздно эти оправдания превратятся в разочарования. От боли на глаза навернулись слезы, но девушка до бледноты сжала губы, чтобы ни одна слезинка не вытекла.

В негодовании отец ударил белой пятерней по макушке, оставив там жирный мучной след, вторым ударом он смахнул все это снова на пол, а после третьего заплакал. Татьяна кинулась его обнимать, бормотать что-то нечленораздельное, лишь бы что-то говорить, но толкового и утешительного она ничего сказать не могла, потому что все, действительно, было печально.

– Все прахом! Эти старые маразматики загубили мою дочь! Лишили ее будущего! – между всхлипываниями восклицал отец, держась руками за голову.

– Ну, паап, ну, что ты такое говоришь? – тоже рыдая, отвечала Татьяна. – Это же всего лишь оценка! Главное, я сдала этот экзамен. Все будет хорошо.

А в голове у нее проносились обратные мысли: «Нет, это конец! Это кончина!»

– Не будет! Будешь, как отец твой никчемный, растить за гроши чужие таланты!

У Татьяны от этих слов сердце в крови задыхалось. Но не потому, что отец предвещал ей несчастное будущее, а потому, что больше сожалел о собственной жизни, считав ее неудачной. Она была его последней надеждой, воплощением детской мечты, которой, как оказалось, не суждено сбыться. С малых лет она старалась изо всех сил, чтобы он ей гордился, был счастлив, чтобы радовался ее успехам. И он радовался. Он вкладывал душу и все свои силы, лишь бы она занималась и не отвлекалась ни на какие проблемы. Он воспитывал ее один. Мать умерла, когда Татьяне было всего три года. Она ее и не помнила. У отца замечательно получалось заменять и мать, и лучшую подругу, и при этом быть отцом и вообще всем для нее. Он много работал, мало отдыхал, занимался с ней балетом дома, готовил, старался исполнять ее прихоти. После назначения на должность директора студии у него стало еще меньше времени. Ему пришлось даже нанять домработницу, которая приходила два раза в неделю и убиралась, стирала, ухаживала за цветами, чтобы Татьяна всегда жила в чистоте и уюте. Ей нужно было только заниматься и стать лучшей, а она и этого не смогла. Она не представляла, что и как теперь будет.

– Прости, прости, Куколка! Что я несу? – опомнившись, залепетал отец, поглаживая руку дочери, лежащую на его плече. – Все будет хорошо! Ты же у меня умница!

– Конечно, пап, – всхлипнула девушка. – Я еще всего добьюсь, вот увидишь! Я буду стараться еще сильнее! И стану еще лучше.

– Да, да, конечно, – удрученно, будто не веря ни единому слову, сказал отец. – Давай, что ли, чай попьем. Твой любимый лимонный пирог уже готов.