Иван Зорин - Время сомнамбул

— Живые мертвецы, — наблюдая за ними, вздохнул священник. — Рабы божьи, чистые души, но мертвецы, как это ни прискорбно.

— Мертвецы? — неожиданно вскинулся учитель, гревшийся рядом на солнце. — А может, это мы живые трупы? Может, у них сильно развито воображение, которое не дает им покоя? Как у писателей или художников. А мы просто серые посредственности?

— Ну вы сравнили! Скажите еще, что они пребывают в параллельной реальности.

— А почему нет?

— Ну да, как наркоманы. Расширенное сознание и все такое. Знаем, навидались, таких много потом в церковь приходит.

Учитель сжал губы.

— А я вам говорю, дело в развитом воображении.

— Воспаленном, разве что. Посмотрите на этих несчастных, потерявших разум и сам человеческий облик. Ну какие они художники? Сами-то верите в этот бред?

Учитель отвернулся.

— Странно все-таки слышать подобное от святого отца.

— Да какой из меня святой отец! — с неожиданной горечью воскликнул священник. — Вы правильно заметили, нет у меня к ним ни жалости, ни сострадания. Раньше были, я даже рясу для них изрезал. А сейчас остался один только страх за себя. Все во мне лагерь перевернул, всю душу.

— Так зачем вы сюда пришли?

— Понимаю, из гордыни. Думал, пастырь, первый среди равных, значит, выдержу. — Он махнул рукой. — И за это мне перед Богом отвечать. — Учитель открыл было рот, но промолчал. — А еще хотел перед Богом выслужиться, мол, вот какой я герой, ничего не побоюсь, все сделаю в Его славу. А Богу служить надо, а не выслуживаться, он ведь и сам все видит. А теперь и мне глаза открылись — какой из меня священник. Если выберемся отсюда, уйду в мир, это я твердо решил. Буду воду таскать и за скотиной убираться, раз на большее не способен.

— Не будете, святой отец, мы отсюда не выберемся.

Священник уставился в морскую даль.

— А может и так. Вы к этому готовы?

— Готов.

— Ну, тогда мне просто грех ныть. — Священник усмехнулся в свою клочковатую бороду. — Пойдемте в дом, мне прихожане целую корзину снеди прислали.

Учитель легко поднялся на ноги, словно доказывая себе, что он парень хоть куда и еще на многое способен. Утверждая, что готов к худшему, он лукавил. Каждое утро, просыпаясь, он долго не открывал глаза, прислушиваясь к себе, искал признаки болезни. Вставать он не торопился, идти все равно было некуда, к тому же он долго не мог найти в себе силы посмотреть на часы. Сколько он спал? Он старался определить время по бившему в окно солнцу, потом, досчитав до десяти, резко поворачивался и с колотившемся сердцем уставлялся на будильник. Нет, как всегда восемь часов. Он спал так всю жизнь. Значит, ничего не поменялось. Судьба подарила ему еще день. Целый день! Жить, жить! Даже в лагере, даже среди сомнамбул. Сбросив одеяло, учитель рывком вскакивал на ноги. Священник к этому времени обычно уже возился около дома, готовя завтрак, или развешивал на веревке выстиранное в океане белье.

— Я сегодня не расхаживал ночью? — бодро спрашивал учитель, зная ответ, отчего на сердце делалось легко.

— Со мной вас точно не было, — неизменно улыбался священник, собирая морщинки возле глаз.

— А жизнь-то, святой отец, налаживается.

— Ничего, жить можно. А вы, однако, соня. Я вот пятью часами ограничиваюсь.

— Соня? Так это с кем сравнивать. Старикам не спится, видать, грехи считают, а я еще молод, даже не пенсионер.

Священник засмеялся, тряся клочковатой бородкой.

В полдень на городскую площадь стали регулярно приземляться грузовые вертолеты, и посаженные в карантин выстраивались к ним в длинные очереди. Открыв люки, из вертолетов выбрасывали прямо на брусчатку консервы, крупы, мыло, вина во флягах, свертки с патронами в промасленной бумаге, булки в целлофановых пакетах, которые вырастали в небольшие горки, едкую дезинфицирующую жидкость, чтобы поливать ею улицы. Летчики, не дожидаясь, пока выгруженное ими начнут разбирать, заводили моторы. Бешено крутящиеся лопасти гнали на очередь волну теплого воздуха, сбивая шляпы и задирая юбки, а потом, ложась набок, машины уносились прочь. Тогда горожане бросались на продукты. Никакого порядка не соблюдалось, отталкивая друг друга, они лезли вперед, а стоявшие в оцеплении полицейские равнодушно наблюдали за этим.

— Как свиньи, — раз процедил один из них, брезгливо отвернувшись.

— У корыта с помоями, — поддержал его стоявший рядом. — Те тоже поросят не пропускают.

Оба были из деревни и пошли в полицию, соблазнившись властью. В дележе, происходившем на их глазах, полицейские не участвовали, это было ниже их достоинства, однако в накладе не оставались — по сложившемуся закону каждый должен был им что-то оставить. Когда продукты заканчивались, площадь быстро пустела.