Иван Зорин - Время сомнамбул

Иван ЗОРИН

ВРЕМЯ СОМНАМБУЛ

РОМАН

Роман Ивана Зорина «Время сомнамбул» пролежал в портфеле «Дружбы народов» ровно три года. Я пишу это не для красного словца — текст поступил в редакцию в мае семнадцатого. Все это время мы искали подходящий повод для публикации, хотели подобрать еще несколько близких по духу и жанру текстов, уж больно «непрофильным» для «Дружбы народов» казалось сочинение Ивана.

И тут на планету обрушился коронавирус.

Ивана не стало в марте этого года. Он, конечно, был бы рад увидеть свой роман опубликованным, но писательство такая штука… Писатели — это не люди, писатели — это ступени ракеты, сгорающие ради того, чтобы вывести созданную ими книгу на орбиту.

Удается это немногим.

Да и сгорать готовы не все.

Ивана нет в живых — а вирус стал детонатором, взрывающим интерес к его последнему сочинению. Именно в эти дни «Сомнамбулы» прозвучат особенно громко, именно теперь публикация этого романа максимально уместна, именно сейчас понятно, что мы имеем дело не с очередной антиутопией, а с пророчеством.

Александр СНЕГИРЁВ

Скорее всего вирус занесли птицы с островов Ледовитого океана или даже с небес, как утверждал местный священник, а иначе откуда ему было взяться в городе, затерянном в медвежьем углу Крайнего Севера. Город вырос из рыбацкого поселка; летом по большой воде, как называют здесь океан, в него прибывали баржи, груженные одеждой, консервированными овощами, ружьями, патронами, короче, всем необходимым для жизни в суровом климате, а забирали они улов трески, ящики с мороженой камбалой и туши битых тюленей. Моряки сходили на берег, с неделю проводили в городе, шатаясь по кафе, покоряя сердца малочисленных незамужних северянок. Но болезнь пришла весной, лед еще стоял незыблемо, а полярная ночь едва отступила. Опять же летом, когда на короткое время пробуждалась жизнь, в город забредали партии геологов, так что занести вирус они тоже не могли: тогда бы эпидемия вспыхнула еще осенью. Конечно, у болезни мог быть долгий инкубационный период, и она могла проснуться вместе с первыми лучами солнца. Так вполне могло быть в другом месте, но не за Полярным кругом: какой микроб переживет долгую зиму, когда температура опускается до минус сорока и от жестоких морозов лопаются уличные градусники, осколки которых тут же уносит ледяная стужа. Возможно, вирус прятался в какой-то доисторической рыбине, вытащенной из глубин крупноячеистой сетью вместе с обычными видами океанских рыб, а на заводе, где за версту стоит невыносимый запах разделываемых тушек, на нее не обратили внимания и вместо идущих на экспорт консервов пустили в какую-то местную забегаловку. Так вспыхнула эпидемия, в то время как на тысячи километров вокруг, в белой бесконечной тундре, сколько хватает глаз, и даже южнее, где уже вырастают города, все теснее жмущиеся друг к другу, ни о чем подобном не слышали. И это тоже говорило в пользу того, что вирус не мог занести человек. «Воля небес, — вздыхал позже священник, в одиночестве молившийся посреди единственного в городе рубленого храма. — Воля небес». Многие, особенно женщины, считали, что он прав, тихо крестились перед домашними иконами, но в церковь не шли, боясь заразиться. Что теперь гадать? Случилось что случилось. Болезнь стала фактом. И этот факт был налицо.

Но — все по порядку.

Первого заболевшего звали Сашок Неклясов, но что с того, какое имя дали ему родители и как к нему обращались до эпидемии, если вирус отбивает память, и вскоре он превратился сначала в первого заболевшего, а потом просто в Первого. Неклясов был молодым сильным мужчиной, в одиночку ворочал на берегу свою лодку, как и большинство в городе, промышлял рыбной ловлей и так же, как и большинство, слыл любителем выпивки. В кафе он мог на спор выпить, не отрываясь, бутылку водки, а если за это ему не платили, пускал в ход огромные кулаки. Просоленный морем, закаленный ветрами, Первый выдубился крепкими напитками, но ни они, ни лошадиное здоровье не спасли. Ни с того ни с сего он стал все дольше спать — впрочем, ничего удивительного, что еще делать в сумерках короткого дня, — возвращаясь изрядно набравшимся из кафе, растягивался, не раздеваясь, на постели из оленьих шкур и, не снимая сапог, храпел. Сутками напролет. А однажды лунной ночью встал, и широко раскинув руки, точно слепой, двинулся вдоль улицы под бешено раскачивавшейся гирляндой фонарей, вокруг которых мошкарой вился снег.