Иван Зорин - Время сомнамбул

— Далеко собрались? — догнав уходивших горожан, куражились полицейские. — Может, подвезти?

— Отпустите, что вам стоит? — умоляли их. — Могли же вы нас не заметить.

— Во-первых, не могли. А, во-вторых, вы, значит, уйдете, а мы? Про нас и не подумали, бросили одних с эпидемией, а ведь у нас тоже семьи.

— Так бежим с нами.

— Вы что, глупые? Сказано же, у нас остались семьи.

— Ну хоть в лагерь не отвозите.

— Не бойтесь, высадим на окраине.

Джипов было несколько, ежедневно они доставляли назад десятки беглецов, и эти жесткие, если не сказать жестокие, меры принесли результат: их волна спала. Эпидемия всех посадила в мешок, и поделать с этим было нечего. Оставалось воспринимать все стоически, и некоторым это удавалось.

В некоторых домах допоздна, а то и всю ночь, горел свет и звучала музыка. Казалось, веселье, подогретое алкоголем, бьет через край, смех, зачастую истерический, заглушался общим пением, какой-то бесконечно длинной песней, слов в которой было не разобрать. Ее горланили пьяными голосами — мужскими и женскими, охрипшими от постоянных криков. А иногда вдруг все стихало, и кто-нибудь заливался бесстыдной частушкой: «Микробы крикнули: нас — рать! А мы ответили: насрать!» И снова раздавался дикий смех. Так обитатели готовились встретить воображаемого врага: во всеоружии — похабными частушками и напившись до бесчувствия. Что ж, каждый храбрится как может и на свой лад уходит от действительности. Сограждане в ужасе косились на этот пир во время чумы, не находя в себе мужества вести себя так же и присоединиться к обитателям таких домов, объясняя всё сумасшествием, но в глубине веселившиеся вызывали симпатию — в конце концов, те оставались людьми, а не курицами, носившимися по двору без головы. Но таких нашлось мало. Буквально горсть. Остальные смирились со своим положением, еще не заразившись, напоминали безволием сомнамбул. Справиться с ними властям было легче легкого, а наиболее упрямых переселили в лагерь. Домиков в нем было много, и вначале места хватало на всех. Однако прибывали все новые партии сомнамбул, что привело к неизбежному уплотнению.

Чета Варгиных, Второй и Третий, жили, как и прежде, отдельно, в своем огромном бревенчатом доме.

— Не волнуйтесь, это временная мера, — соврал охранник, подселяя к ним молодую пару, мужа и жену, заболевших в один день. Он догадывался, что Варгины, вероятнее всего, его не понимают, но соврал на всякий случай, больше для новичков, у которых сомнамбулизм не зашел еще далеко. — Не волнуйтесь, — повторил он, не зная, что еще сказать. — Все будет хорошо.

Но новичков трясло. Шаткой поступью они перешагнули порог своего вынужденного пристанища.

— Сколько мы здесь пробудем? — спросила жена, подняв глаза на мужа.

Тот промолчал. Он смотрел куда-то в сторону, в одну точку, от которой был не в силах оторваться. Жена проследила его взгляд и тихонько вскрикнула — в углу жались Варгины, спавшие в обнимку. Их одежда превратилась в грязные лохмотья.

— Ну, помещенье разделите сами, — на ходу бросил охранник, поспешно оставляя их. Все, суматоха последних часов, когда их пропустили через КПП и фильтрационный барак, закончилась. Дверь захлопнулась, и они остались одни. Посреди кошмара, в который попали неизвестно как и из которого не видели выхода. Все случилось неожиданно, свалилось, когда они были так счастливы и бесконечно далеки от этого ужаса. В растерянности они замерли, держа наспех собранные чемоданы, которые не знали, куда поставить, — отпустить даже на мгновенье их ручки значило проститься с прежней жизнью, остаться беззащитными перед безжалостной действительностью. Они еще не осознали случившегося, вот сейчас дверь откроется, и они пойдут дальше, как в аэропорту, в зале транзита, а здесь находятся временно.

— Давай раскладываться, — наконец глухо произнес муж. — Это, похоже, навсегда.

Он хотел сказать «надолго», насколько, он и сам не знал, да и никто им этого бы не сказал, потому что это была для всех тайна, но вышло что вышло. И жена тихо заплакала.

— Да отпусти ты этот чертов чемодан! — закричал муж. — Разве кто-нибудь в этом всем виноват? Ну же, ну же, я люблю тебя. — Он обнял всхлипывающую жену, а сам подумал: «При чем здесь любовь, это ад, против которого она бессильна».

В городе, скованном страхом, люди ходили угрюмые, погруженные в себя. Над учителем в кафе уже откровенно потешались.

— Давай, расскажи нам о радостях склероза, — издевательски подначивали его. — И о прелестях жизни во сне.