Иван Зорин - Время сомнамбул

— По совместительству, мой друг, могу быть вашим личным психоаналитиком, — вставая, отшучивался он. И уже в дверях добавлял с нарочитой многозначи- тельностью: — А смерти бояться не надо, человек ко всему привыкает, привыкнете и к тому, что вас больше нет.

Распорядок в лагере был свободный. Другими словами, его просто не было. Днем при ярко светившем солнце или белыми ночами, когда оно матовым шаром скользило по горизонту, сомнамбулы, те, кто не спал в своих хижинах, как призраки, бродили по берегу, загроможденному огромными реликтовыми камнями. Если им вдруг приспичивало, там же справляли нужду, не стесняясь, расстегивали штаны, которые потом забывали застегнуть, брели дальше с приспущенными до колен брючинами, а если они спадали ниже, на ботинки, то, запутавшись, падали. Некоторые подтирались теплой от солнца, набранной в горсть, галькой, как это принято в некоторых азиатских странах, но большинство — штанами. Из хижин по нужде не выходили, используя для этого углы и стены, редко — туалет, так что вскоре все в лагере пропиталось вонью. И сами сомнамбулы тоже. Их одежда, которую не снимали, их ботинки без шнурков, отобранных во избежание самоубийства — трогательная забота, ничего не скажешь, — их косматые волосы, грязные ногти и, казалось, сами души, если таковые в них еще теплились, — все источало ужасающий смрад. Однако лунатики если и различали запахи, то быстро к ним привыкли. Обоняние, самое гибкое из чувств, подстраивается даже к скотному двору. Двигались сомнамбулы медленно, точно рыбы, раздвигая водоросли в своей реальности, одновременно осваивая, иногда на ощупь, становясь на четвереньки, береговую линию, бывшую для них терра инкогнита или, как знать, землей обетованной, пространством, в котором они ориентировались каким-то шестым чувством. С удивительной точностью они подходили к самому краю, куда докатывались ледяные волны, некоторые собирали ребристые ракушки, как в детстве, распихивая по карманам, кто-то ловил рыбу, как Неклясов, ставший теперь Первым, а в прошлой жизни посвящавший этому все выходные. Далеко забросив удочку, он долго смотрел на поплавок, пока не засыпал, прислонившись к гранитному валуну. Бывало, очнувшись, он, как ребенок, оглашал окрестности радостным криком: «Поймал! Поймал!» И было непонятно — вытащил ли он рыбу наяву или во сне. Да это никого и не интересовало. Только священник склонялся над ним колодезным журавлем и, обняв, долго гладил его вихрастые, начавшие редеть волосы, щекоча лоб своей клочковатой бородкой.

О наглухо замурованном лагере в городе поползли разные слухи.

— Там убивают, — говорили одни. — А трупы скармливают рыбам.

— Зачем? — возражали другие, более трезвомыслящие или имевшие недостаток воображения.

— Как зачем? Власть в лагере давно захватили сомнамбулы, которые убивают своих, а для охраны чем меньше изолированных, тем лучше. Небось, только и ждут, чтобы они перебили друг друга.

— Но охране-то какая выгода?

— Как же вы не понимаете — работы меньше! И потом, за живых отвечать надо, а за мертвых какой спрос. Знай, трупы в океан сбрасывай. Был «изолированный» и нету! А концы в воду. И то правда, чего их жалеть, они все, считай, уже покойники.

Большинство горожан в подобные мифы, конечно, не верило, однако желание выглядеть посвященным в тайны лагерной жизни заставляло распространять их. А в лагере, казалось, остановилось время. Сквозь пыльные, засиженные мухами окна тускло сочились серые рассветы, а ночами заглядывала пятнисто-багровая, какой она бывает на севере, луна. «Изолированных» обезличили, присвоив каждому номер, определявшийся очередностью их прибытия. Охрана сделала это для своего удобства, никто из сомнамбул его, конечно, не помнил. С «изолированными» старательно избегали контактов. Свято соблюдая инструкцию, за которую цеплялись, как за спасательный круг, охранники, разносили передачи, подписанные числами вместо адресов (родственников заставили выучить номера своих близких), только когда на единственной улице рыбацкого поселка было пустынно. Все остальное общение происходило через стекла зарешеченного КПП.

На праздник Святой Троицы охрана отправилась в город, и в лагере остались лишь двое полицейских, которые начали пьянствовать уже с утра. В белом, распахнутом куполом парашюта небе кривился оранжевый диск, заливая равнину светом, будто огненной лавой. От слепящего солнца гревшиеся на берегу сомнамбулы жмурились до слез.